Франческа покачала головой.

— Примирения? Нет. Нужно раз и навсегда избавиться от старых идей наподобие божественного вмешательства и от потребности в каких‑то доказательствах или хотя бы в вере, чтобы верить.

— Тогда в чём есть потребность? — спросила Мария. — Я вот не верю, и чего же мне не хватает?

— Веры?

— И ещё любви к тавтологиям.

— Не брани тавтологии. Это лучшая основа для религии, чем фантазии.

— Это хуже тавтологии. Это… жонглирование смыслом слов по собственной прихоти, что‑то из Льюиса Кэрролла или из Джорджа Оруэлла. «Бог — причина всего… в чём бы эта причина ни состояла». Тому, что любой нормальный человек попросту назовёт законами физики, вы решили дать имя Б‑О‑Г, лишь по той причине, что у этого слова имеются всякие исторические связи, обманчивые коннотации. Вы утверждаете, что это не имеет ничего общего со старыми религиями, так зачем использовать их терминологию?

— Мы не отрицаем историю слова, — объяснила Франческа. — Во многом мы порвали с прошлым, но признаём наше происхождение. Бог — это концепция, которой люди пользуются тысячелетиями. Тот факт, что мы очистили идею от примитивных предрассудков и грёз об исполнении желаний, не означает, что мы не следуем традиции.

— Но вы не очистили идею, а сделали её бессмысленной! И поделом. Но ведь вы, кажется, сами этого не сознаёте. Вы избавились от всех явных глупостей — всяких там чудес, антропоморфизма, ответов на молитвы, — но, кажется, не заметили, что, когда вы это сделали, не осталось абсолютно ничего, что стоило бы называть религией. Физика — не теология. Этика — не теология. К чему притворяться, будто это одно и то же?

— Разве не понимаешь? Мы говорим о Боге по той простой причине, что всё ещё хотим говорить. В людях есть глубоко укоренившееся стремление использовать это слово, концепцию и совершенствовать её, а не отбрасывать — несмотря на тот факт, что её смысл уже не тот, каким был пять тысяч лет назад.

— И вы прекрасно знаете, откуда берётся это стремление! Оно не имеет ничего общего с каким‑то реальным божеством. Это продукт культуры и нейробиологии, порождение нескольких случайностей в ходе эволюции и истории.

— Ну конечно. А какое человеческое качество возникло иначе?

— Так зачем ему поддаваться?

Франческа рассмеялась.

— Зачем поддаваться вообще чему-нибудь? Религиозные побуждения — не какой‑то… инопланетный мозговой вирус. Они, если их брать в чистом виде, освобождёнными от всего наносного, — не продукт промывки мозгов. Это часть того, что я есть.

Мария уткнулась лицом в ладони.

— Часть? Когда ты так говоришь, кажется, что это уже не ты.

— А тебе никогда не хотелось поблагодарить Бога, когда твои дела шли хорошо? — спросила Франческа. — Не хотелось попросить у Него сил, когда ты в них нуждалась?

— Нет.

— А мне — да. Хотя я знала, что Бог безразличен. И если Бог — причина всего, то он же — причина стремления использовать слово «Бог». А значит, всякий раз, когда я извлекаю из этого стремления силу, утешение или смысл, именно в Боге источник этой силы, утешения, смысла. И если Бог — хотя он и безразличен — поможет мне принять то, что со мной будет, почему тебя это так печалит?