— Не для этого типа клеток. Этот онкоген не из самых распространённых, и никто толком не знает его клеточных маркеров.
— И что с того? Их ведь могут найти, верно? Могут рассмотреть клетки, выделить маркеры и модифицировать существующие наномашины. Вся необходимая информация есть в твоём теле.
Мария представила себе, как мутировавшие белки, образующие метастазы, торчат сквозь мембраны клеток, выделенные зловещим ядовито‑жёлтым цветом. Франческа проговорила:
— Не сомневаюсь, что при наличии достаточного умения, времени и денег это можно было бы сделать. Но так уж вышло, что никто не собирается предпринять ничего подобного в ближайшие восемнадцать месяцев.
Марию начало трясти. Дрожь накатывала волнами. Она не издавала ни звука, просто сидела и ждала, пока отпустит. Наконец выдавила:
— Должны же быть лекарства.
Франческа кивнула.
— Мне вводят лекарство, замедляющее рост первичной опухоли и ограничивающее метастазирование. Пересадку делать бессмысленно, вторичных разрастаний уже слишком много, так что отказ печени сейчас — наименьшая из моих забот. Я могу принимать средства общего цитотоксического действия, и всегда остаётся радиационная терапия, хотя не думаю, что польза от неё перевешивает побочные эффекты.
— Хочешь, я поживу с тобой?
— Нет.
— Я не помешаю. Ты же знаешь, я могу работать отовсюду.
— В этом нет необходимости. Я смогу за собой ухаживать.
Мария прикрыла глаза. Она не могла себе представить, что сможет выдержать это ещё час, не говоря уже год. Когда отец умер от сердечного приступа три года назад, она пообещала себе собрать денег, чтобы просканировать Франческу к её шестидесятилетию. Но даже не приблизилась к этой цели. «Я всё испортила. Зря тратила время. А теперь уже почти поздно».
— Может быть, удастся найти работу в Сеуле, — подумала она вслух.
— Я думала, ты не собираешься ехать.
Мария непонимающе взглянула на мать.
—
Франческа улыбнулась.
— Знаю, что дождёшься, милая. Дело не в этом.
— Тогда в чём?