На следующий день Присцилла перебралась в мою захламленную квартиру. Я сомневался, что мне этого хочется, — было что-то нездоровое в романе, возникшем благодаря нескольким убийствам, — но сопротивляться не имел сил. Как бы ни нуждалась во мне Присцилла, я нуждался в ней еще больше. В одиночку я сходил с ума, и без человека, на которого бы мог опереться, был наверняка обречен.

Али застал нас вместе днем. Он вошел без предупреждения, как обычно делал, и замер, обнаружив рядом со мной прекрасную обнаженную женщину. У него вспыхнули уши, и он быстро ретировался с многочисленными извинениями. Но перед уходом выглянул из-за двери, желая еще раз взглянуть на Присциллу. И первый раз за долгое время я искренне улыбнулся. Я крепко ее обнял, прижал к себе и спрятал лицо в ее волосах, стараясь не сравнивать их с волосами Эллен.

Присцилла принесла с собой немного вещей, один маленький чемодан с одеждой, бельем, косметикой и обувью, но этого оказалось достаточно, чтобы я понял: это не интрижка на одну ночь. Еще она принесла алкоголь. Мне не нравилось держать спиртное в квартире, не по душе была ее манера не завинчивать пробки, из-за чего всю квартиру наполнял сладкий, душный запах ликеров, но я ничего не сказал. Ей требовалась выпивка, я это понимал. Но сам с трудом воздерживался, ведь выпивка была под рукой.

Она каждое утро уходила на работу и возвращалась так рано, как только могла себе позволить. Мы занимались любовью, или разговаривали, или просто сидели обнявшись. Мы готовили поздний ужин, ели медленно, снова занимались любовью. Мы редко укладывались спать раньше двух.

Билл был в восторге. Он считал, что Присцилла — самое лучшее, что могло со мной произойти. Он пару раз ужинал с нами в моей квартире, и мы долго разговаривали, причем никто не упоминал ни Ник, ни Эллен.

Однажды ночью, когда разговор все-таки коснулся убитых женщин, Присцилла, здорово перебрав, выболтала правду о Валери Томас. Билл сказал что-то относительно того, что рад, что Валери умерла, а Присцилла фыркнула и сказала:

— Один-ноль. Теперь бы еще ее гребаного дружка достать…

Она спохватилась, попыталась сделать вид, что сморозила чушь. Но было слишком поздно. Когда я посмотрел на нее в упор, она расплакалась и убежала в ванную комнату. Я хотел было пойти за Присциллой, но изумленный Билл остановил меня вопросом:

— Хочешь чем-то со мной поделиться, Ал?

Отнекиваться особого смысла не было, и я рассказал ему правду про Валери, ее «бога» и ее «дружка».

— Почему ты не сказал мне раньше? — Билл скорее обиделся, чем разозлился.

— Мое слово противоречило бы ее признанию.

— Ты хорошо знаешь, кому бы я поверил, — проворчал он.

Я кивнул:

— Надо было сказать тебе, но продолжать скрывать от других. Но… — Я засомневался, что смогу объяснить. — Хочу выбраться из этого, Билл. Меня тошнит от подозреваемых, улик, интриг, смертей. Я хочу отбросить весь этот мешок дерьма и сделать вид, что ничего не случилось.

— Думаешь, тебе это позволят? — участливо спросил он. — Выходит, ты считаешь, что отморозок, который убил Ник и Эллен, остановится? Какие бы ни были у него мотивы, он обязательно придет за тобой, или за Присциллой, или за кем-нибудь еще. Видит Бог, я жалею, что ты вообще во все это впутался, но ты уже по уши в дерьме, и тут ничего не поделаешь. Время завязать прошло давным-давно. Ты навлек это на себя, сам того не желая. И теперь под ударом не только сам, но и близкие тебе люди.

— Наплевать. — Я встретился взглядом с Биллом и с ожесточением повторил: — Мне наплевать. Вот почему я не сказал тебе про Валери и залез в нору. У меня больше нет сил шевелиться. — По моим щекам текли слезы. — Когда погибла Эллен, я помешался. Я был способен на что угодно. Но затем столкнулся с Валери и увидел в ней ненависть. Что-то сломалось. Я был готов идти до конца. Теперь не вижу в этом смысла. Поэтому все бросаю.

— Но сейчас не тот момент, когда можно выбросить белый флаг. Ты уязвим.

— Плевать. Если кому-то хочется попинать меня, когда я упал, или убить, пусть так и будет.