– Договорились. – Мне не хотелось больше говорить о школе. Я спросила: – Вы будете что-то менять?
– В каком смысле?
Я не хотела в открытую спрашивать, вырежет ли он часть, где я говорю, что Марджори притворяется.
– Мое видео. Вы будете его менять?
– Ты имеешь в виду монтировать?
– Да.
– Мы всегда что-то монтируем. Иногда мы сильно режем материал и переставляем сцены местами, если так получается интереснее. Иногда мы просто делаем небольшие купюры или правки, добавляем звуки, музыку или закадровый голос. Но по первому впечатлению кажется, что мы не будем что-то менять в твоей съемке.
Я кивнула. Меня беспокоила мысль, что во время нашего совместного просмотра он не обратил внимания на мои слова о притворстве Марджори. Однако он точно заметит их позже при просмотре с Барри. Присутствовать при этом я не хотела, поэтому со словами «Хорошо. Пока» я метнулась к двери.
– Подожди! Камеру не забывай. – Кен протянул мне камеру. Он пожал плечами, будто бы понимал, что я не уверена, хочу ли я продолжать съемки. А может быть он сам сомневался, стоит ли ему вообще давать мне камеру.
Я в самом деле не хотела больше снимать, однако мне было важно, чтобы Кен продолжал считать меня сильным человеком, поэтому камеру я все-таки забрала. Я зашла в дом и поднялась к себе. Я положила камеру на верхнюю полку моего шкафчика и завалила ее сверху майками. Я зареклась пользоваться камерой в дальнейшем.
Глава 18
Наутро после выхода в эфир второго эпизода я заявила маме, что плохо себя чувствую и хочу остаться дома. Я рассказала ей о боли в животе и высокой температуре, которых у меня вовсе не было (чувствовала я себя нормально). Маме было достаточно дотронуться рукой до моего лба. Вопросов она не задавала, температуру мне не померили. В школу не пошла и Марджори. Она не была в школе всю неделю после выхода первого эпизода.
Долгое и скучное утро я провела у себя в комнате. Я перечитывала старые истории, которые мы с Марджори вписали в книжку Ричарда Скарри. Я посчитала, скольким кошечкам, нареченным Марджори именем Мерри, она пририсовала очки (пятидесяти четырем, как сейчас помню это число). К обеду я спустилась вниз и объявила, что мне уже лучше. Я оделась как репортер из программы новостей, на мне были: черная футболка, черные колготки, соломенная шляпа, один голубой носок и один красный носок, оба длиной по колено (красный носок был обычным, а голубой – с пальцами, так что казалось, что я одну ногу одолжила у Маппетов). Ансамбль довершала красная кофта на пуговицах, которая доставала мне почти до коленок. У кофты спереди были глубокие карманы, куда я положила свой репортерский карандаш и черный блокнотик от Кена.
На первом этаже телевизионщиков не было, но я все же делала записи в блокноте, продвигаясь на кухню. Там был папа. Склонившись над раковиной, он мыл посуду.
В блокнотике я сделал пометку: «Тарелки. Грязные».
– Привет, солнышко. Тебе, похоже, лучше?
– Да. А почему ты не пользуешься посудомойкой?
– Да тут всего несколько тарелок.
Я поджала губы и кивнула. Следующий вопрос:
– А где мама?