– Ах, вот оно что, – протянул Ярослав. – Это, разумеется, полностью меняет все дело. Лейтенант, вы уже вызвали наверх следующую пятерку? Нет? Тогда почему еще тут…

Анна-Мария вспыхнула и, коротко взмахнув рукой с зажатым блокнотом, умчалась к рубке. Но избавиться от комиссара так просто не получилось.

– Да, боевой дух для войны не менее важен, чем все эти ваши… механизмы! Именно благодаря моральному превосходству имперских идей над торгашеской бездуховностью Конфедерации мы добились наших побед. А затеянное вами… упражнение, – Татьяна сверкнула очками на «йорк-петерсен» и россыпь гильз вокруг, – этот дух скорее подрывает. Зачем вообще это нужно? Вы ведь не собираетесь в самом деле высаживать десант на вражеский берег из состава экипажа?

– Не собираюсь, – кивнул фон Хартманн. – Однако, комиссар-сама, скажите: когда мы торпедируем торговое судно противника и экипаж попытается спастись в шлюпках, вы же не станете лично бегать за ними по волнам, размахивая вашим фамильным ножиком?

– Что?!

Мысленно фрегат-капитан поаплодировал создателям и кураторам «инкубатора экзальтированных девиц», как именовали школу политкомиссариата на флоте задолго до появления в ней девиц настоящих. Им действительно удалось выковать практически близкого к идеалу «плакатного бойца». При общей неглупости Татьяна в половине вопросов была прямой, как шомпол, а в остальных демонстрировала потрясающую наивность.

– Опытные, подготовленные моряки торгового флота – это ценный стратегический ресурс, – произнес он вслух. – А наша задача как раз и состоит в подрыве экономического потенциала Конфедерации. Потому что в этой войне победы добьется тот, чья экономика выдержит хоть на минуту дольше. Странно, что эту мысль никто не донес до вас раньше, не расплескав по дороге…

– Вы хотите сказать… – комиссар, сглотнув, посмотрела на банку с краской, уже превратившуюся в белое пятно среди волн, – что девочкам надо будет… но… я никогда не слышала о подобных приказах.

– Наверное, – с нарочитой задумчивостью произнес Ярослав, – потому что такое и не пишут. Даже бумага не всё способна вытерпеть, в отличие от людей.

Тут он все же немного покривил душой – приказ «семнадцать дробь ноль двадцать три», вполне возможно, существовал и на бумаге. Другое дело, что большинство подводников с самого начала игнорировали его, ссылаясь на «опасность всплытия ввиду возможной близости противолодочных сил противника», хотя еще за неделю до этого бодро фиксировали агонию гибнущих судов на кинокамеру. Впрочем, стоит отдать должное Большому Папе, вопросы «почему вы не приняли всех мер к уничтожению вражеского экипажа» довольно быстро прекратили задавать. И более того, те несколько человек, которые начали выполнять «семнадцать дробь ноль двадцать три» с повышенным энтузиазмом, очень скоро почувствовали себя не очень уютно.

– То, как вы говорите, фрегат-капитан… – Кажется, у комиссара возникли проблемы с подбором штампованных фраз из методички. – Это… не путь Империи. В этом нет чести. Вы говорите, словно… конфедерат!

– Значит, всадить из-под воды пару-тройку торпед в торгаша для вашего бусидо допустимо, а резануть по шлюпкам из пулемета уже нет? Танечка-сан, а нарисуйте как-нибудь на досуге примерную схему имперского пути? Напрягите кружок рисования, пусть оформят все красиво, с рюшечками. У нас раньше был только кружок подводных меломанов, причем и патефон и пластинки трофейные. Наверное, это разлагающе действует на боевой дух.

Комиссар выглядела… как минимум озадаченной. С трудом сдержав довольное хмыканье, фон Хартманн обошел её, насколько позволяла ширина палубы, и прошел в нос, где корпус становился еще уже. Некстати вспомнилась одна из старых фотографий – возвращение из первого боевого похода, когда он входил в гавань, «оседлав» носовую оконечность подводной лодки. В шортах и лихо заломленном берете, поэтому фото «героя Глубинного флота» для официальной печати забраковали, репортёр отдал ему потом всю пачку. Первый экипаж, двузначный еще номер на рубке, без эмблемы, все еще молодые, веселые… просто живые.

Дизельмоторы, громко прочихавшись напоследок, замолкли. В наступившей тишине стало четко слышно плеск и шипение набегающих волн… и тихое, почти на грани слышимости, жужжание.

– Шиматта!

Пожалуй, больше всего адреналина фрегат-капитану впрыснул даже не звук авиадвигателя, а лицезрение сигнальщиц на мостике, продолжавших сосредоточенно разглядывать горизонт. Вид Анны-Марии, «накручивавшей» перед рубкой очередную стрелковую пятерку, стал уже последней каплей.

– Во-оздух!!!

Он все же успел добежать до рубки, волоча за собой на буксире – воистину, карма какая-то – впавшую в ступор комиссаршу. А вот подняться наверх, где вахтенные безумно растрачивали драгоценные секунды, пытаясь разглядеть самолет в облачной рванине над головой, – уже нет. Звук мотора стал другим, начал нарастать… Рядом загрохотал ручной пулемет, и почти сразу палубу и мостик накрыло дождем трассеров, ревущая тень скользнула над лодкой, а затем раздался еще более знакомый свист, заставивший Ярослава растянуться на палубе, вжаться, закрывая голову руками, словно бы это могло защитить от разящей стали. Бомбы легли с перелетом, ближайшая рванула воду саженях в десяти от борта, вторая еще дальше…

Обе зенитные установки молчали.

Поднимаясь наверх, фон Хартманн вообще не ожидал увидеть на мостике живых. Тем более главного механика «Имперца», деловито курочащую одну из установок.