После двух месяцев пребывания в гуще событий война представлялась мне довольно простой. Было совершенно ясно, что из всех военных конфликтов, когда-либо происходивших в горах, долинах и пустынях этой многострадальной страны, лишь немногие имели отношение к интересам народа Афганистана. От Александра Македонского до Великих Моголов, Британской и Российской империй — все старались использовать этот плацдарм в своих интересах. Военные конфликты в Афганистане всегда были производными каких-то более масштабных кампаний и столкновений. Люди, жившие в междуречье Амударьи и Инда, были в этих конфликтах вторичны и почти случайны по отношению к целям великих империй, когда их армии входили в Афганистан или проходили через его территорию.

Текущий конфликт не был исключением. Вне зависимости от моралистического подтекста первоначальных высказываний Джимми Картера о советском вторжении американские цели простирались значительно дальше представлений этого президента США о добре и зле. Наши усилия в Афганистане стали центральным компонентом эндшпиля холодной войны. Целью было изгнание Советов из Афганистана. Была также надежда, что попутно это приведет к улучшению благосостояния афганского народа, но это было не основным.

Собравшиеся в приемной афганские лидеры понимали, насколько вторичны были для американцев их надежды и их страдания, невзирая на кажущуюся общую цель борьбы с советской 40-й армией. Несмотря на то что афганцы могли испытывать к своим временным американским союзникам чувство уважения и даже симпатии, их лидеры всегда относились с недоверием к нашим мотивам, не ожидали они и того, что мы будем доверять их мотивам. У нас были некоторые общие цели, но только глупец мог считать, что у нас были общие ценности. В целом я считал, что это был вполне честный деловой подход.

Ахтар впорхнул в комнату в сопровождении переводчика пушту, полковника, известного в лагерях под именем Бача. Пожав руки присутствовавшим, он разразился вступительным монологом, который должен был просветить собравшихся афганских лидеров относительно важности вклада Америки в войну и смелости президента Пакистана, поднявшего борьбу с Советами на новый уровень. Где-то в середине своего более чем помпезного вступления он представил меня как нового американца, отвечающего за поставку вооружения повстанцам.

Ахтар, служивший нашим основным каналом выхода на Зию по проблемам, связанным с Афганистаном, был единственным действующим генералом пакистанской армии (помимо самого Зии), начинавшим службу в британских вооруженных силах в Индии почти четыре десятилетия назад. В 1961 году это был стройный человек в хорошей физической форме, которую он старательно поддерживал. Его военный мундир цвета хаки был хорошо накрахмален, взгляд ясен и требователен, но с какой-то тайной искоркой, которая заставляла задуматься, что же он думает на самом деле. По своему положению в пакистанской военной иерархии он стоял ниже армейских генералов, занимавших ключевые посты в армии, и ниже командующих видами вооруженных сил. Однако в реальности Ахтар был так же близок к Зие, как любой из армейских генералов, и часто напоминал всем, кто мог усомниться в его авторитете, что жил в правительственном комплексе практически рядом со своим другом. Человек, безусловно преданный Зие, он руководил афганскими операциями с самого начала. Его отношения с афганскими лидерами варьировались от покровительственных до отечески заботливых.

Справа от меня сидел Себгатулла Моджаддеди, лидер «умеренного» Фронта спасения Афганистана. Небольшой человек с подстриженной и почти седой бородкой, Моджаддеди был уважаемым лидером суфийской секты Накшбандия и главой семейства религиозных лидеров, давно вовлеченных в современную афганскую политику. В Кабуле его несколько раз заключали в тюрьму, один раз за участие в заговоре с целью убийства Хрущёва во время его государственного визита в Афганистан в начале 60-х годов. Эта группировка имела репутацию насквозь коррумпированной и крайне неэффективной на поле боя. Сам Моджаддеди уже года три или даже больше не бывал в Афганистане, и единственной сильной стороной его партии был его собственный талант по части «пиара». В этом плане партия шла впереди всех. Тщедушный лидер заметил, что я изучающе приглядываюсь к нему, и чуть заметно улыбнулся, как бы вызывая меня на поединок. Я только на секунду поймал его взгляд, понимая, что меня испытывающе рассматривают другие лидеры, бывшие всегда настороже в отношении союзов, могущих представить для них опасность.

Рядом с Моджаддеди сидел профессор Бурхануддин Раббани, единственный таджик в «Пешаварской семерке»: остальные принадлежали к пуштунскому большинству, составлявшему около 40 процентов населения Афганистана. Бывший профессор исламского права Кабульского университета, он внешне напоминал своего миниатюрного соседа: та же бородка с проседью, те же добрые глаза и то же восточное спокойствие. Но на этом сходство заканчивалось. Раббани был жестким политическим бойцом, который в 46 лет создал крупную и эффективную партию Сопротивления, имеющую своей опорой Бадахшан на севере страны, и в процессе создания партии привлек на свою сторону многих способных командиров из других группировок. Наиболее известным командиром в «Джамиатэ Ислами» Раббани, что переводится примерно как «Исламское общество», был легендарный Ахмад Шах Масуд, чья база находилась в Панджшерском ущелье к северу от Кабула. Раббани был загадкой. На его лице ничего нельзя было прочесть, так как он смотрел в пол. Он не оглядывал комнату и, похоже, не искал зрительного контакта со мной.

Гульбеддин Хекматияр, сидевший по другую сторону от Моджадедди, слегка подался вперед в кресле и внимательно посмотрел на меня. Он выглядел очень внушительно, и другие невольно последовали за его движением. Хекматияр был самым непроницаемым из афганских лидеров, самым «сталинистским» из всей «Пешаварской семерки», поскольку, не колеблясь, отправлял на смерть любого нарушителя партийной дисциплины. Он был единственным лидером, который вызывал споры как в Вашингтоне, так и в Москве, где его вариант параноидального фундаментализма в равной степени вызывал тревогу. В КГБ была специальная дезинформационная группа, которая имела своей целью внесение раздоров среди членов «Пешаварской семерки», и Гульбеддин Хекматияр — как фаворит Пакистана — был ее основным объектом. Москва смешивала известные факты с традиционными фантазиями КГБ. Например, была история о том, как радикал кабульского университета Гульбеддин обезображивал кислотой лица афганских девушек, отказывавшихся носить чадру. Он изображался хладнокровным убийцей, который своими руками уничтожал бойцов Сопротивления, нарушивших кодекс верности. Активно распространялся сфальсифицированный приказ Гульбеддина одному из своих подручных, в котором ставилась задача уничтожения других лидеров афганского сопротивления.

Хекматияру было около 40 лет. Это был мужчина среднего роста и телосложения с темной, оливкового цвета, кожей и угольночерной бородой. Одет в традиционный светло-серый шерстяной шалвар-камез[52], расстегнутый на груди темный жилет и туго повязанный черный тюрбан. Прежний однокашник Ахмад Шаха Масуда Гульбеддин теперь стал смертельным врагом панджшерского командира. Одних сталкивающихся амбиций оказалось достаточно для того, чтобы «держать их на расстоянии обнаженной сабли», но этнические противоречия — Масуд таджик, а Хекматияр пуштун — добавляли элемент племенной вражды, который приумножал их взаимную ненависть. Несмотря на то что в прошлом они иногда взаимодействовали на поле боя, к настоящему времени оба разрушили все возможные точки соприкосновения. Соперничество этих двух лидеров будет до самого конца войны оставаться проблемой, а в последующие годы станет предпосылкой для еще более яростной междоусобицы.

Я следил, как Хекматияр перебирал свои агатовые четки, и ждал, когда он заговорит. Но он молчал, и инициатива в разговоре снова перешла к генералу Ахтару, который внимательно наблюдал наш молчаливый диалог и теперь решил снова привлечь внимание присутствовавших к своей персоне.

— Для достижения безусловного успеха данной программы вооружений я прошу каждого из вас взять под свой личный контроль эти новые зенитные ракеты. Если хоть один образец этого оружия попадет в руки противника или если я услышу, что хоть одна ракета продается посторонним, вы будете лично отвечать за это. Любое отступление от этих обязательств будет серьезным предательством джихада.

Наставления Ахтара были высокопарны и слишком официальны, но он подчеркнул эти правила специально, чтобы я это слышал. Ссылки на ислам и джихад были «гарниром» для слушателей.

Гульбеддин был первым, кто уловил сигнал Ахтара о начале обмена мнениями. Он начал говорить сдержанным тоном по-пуштунски, но через несколько секунд Ахтар прервал его.

— Инженер Гульбеддин, — сказал он, едва скрывая раздражение, — пожалуйста, говорите по-английски. У вас превосходный английский язык.

— Конечно, генерал, — ответил Гульбеддин и продолжил фразу на чистом английском без какого-либо заметного акцента. — Я хочу воспользоваться этим случаем, чтобы выразить благодарность афганского народа президенту Зие и вам, генерал Ахтар, за постоянную поддержку, которую вы и ваши соотечественники оказываете нам в трудный час. Я также хочу поблагодарить нашего друга за помощь, которую правительство его страны оказывало нам в прошлом через Пакистан. Эта помощь позволила нам противостоять русским оккупантам, а теперь и остановить их.

— Благодарю вас, инженер Гульбеддин, — снова прервал его Ахтар. — Думаю, что мы можемдвигаться дальше.

Неожиданное вмешательство Ахтара удивило не только меня. Даже Раббани оторвал взгляд от пола. Гульбеддин был любимцем Пакистана — Зия и могущественные исламские партии видели в нем пакистанское «решение» для послевоенного Афганистана, — а тут его обрывают. Я решил, что Ахтар опасался, что он может высказать какие-то претензии к США, и не хотел, чтобы тот в ходе нашей первой же встречи сам рубил сук, на котором сидел.

Послышался другой голос, несколько разрядивший обстановку. Я взглянул налево и увидел пира[53] Саида Ахмад Гелани, единственного из лидеров «семерки», пришедшего на встречу в костюме из кашемира и шелка, а не в традиционном шалвар-камезе.

— У меня нет никаких возражений против требований строгой отчетности, — сказал он. — И я гарантирую, что бойцы Национального исламского фронта Афганистана выполнят свой долг по защите доверенных им ракет.

Пока Гелани говорил на превосходном английском языке, я наблюдал за этим шеголем. Это был невысокого роста мужчина с аккуратно подстриженной эспаньолкой — предметом зависти кабульской элиты, одет в костюм европейского пошива и итальянские туфли. Из-под рукава его двухтысячедолларового костюма выглядывали часы «Патек Филипп». Было видно, что он и его полевые командиры не зря получили прозвише «командиров Гуччи». Гелани почитался настоящим святым — наследственный пир суфийской секты Кадырия, к которой принадлежало большинство афганских пуштунов. Он очень редко бывал в самом Афганистане, предпочитая проводить большую часть своего времени в Лондоне. В Европе он был самым популярным умеренным афганским лидером.