Угрюмость его можно было понять: после того, что случилось с его единственным сыном Всеславом, любой на его месте замкнулся бы на всю оставшуюся жизнь. Странно было как раз другое — как человек, переживший такое горе, еще находит в себе силы для активной жизни.

Добрыня держался молодцом. Несмотря на очень солидный для этой эпохи возраст — тридцать семь лет, новгородский посадник всегда шел в бой, крутя над головой тяжелый меч впереди своих воинов, и служил им примером отваги.

Вот только поговорить с ним редко кому удавалось. Иногда казалось, что Добрыня для того и лезет вперед в битвах, что хочет поскорее погибнуть в сражении…

А теперь он вдруг сам пришел ко мне в шатер. Мы сели напротив друг друга: Добрыня на чурбан, недавно принесенный для престарелого Анастата, а я — на сундук с парадной княжеской одеждой.

После долгого сидения у костра и обильных возлияний мы оба устали, и мне оставалось лишь строить догадки о причине неожиданного визита новгородца.

— Что заставляет тебя принять крещение? — прямо спросил Добрыня, уставившись на меня тяжелым взглядом. — Ты что, внезапно уверовал? Тебе было видение?

Он явно желал откровенного разговора. Ну что ж…

Алексей по моему знаку налил нам в кубки еще вина, принесенного в кувшине из общей бочки, и мы снова отпили.

— Мне не было видения, — сказал я, решив быть откровенным. Ведь Добрыня был одним из двух людей, кто знал о том, кто я такой и как с легкой руки Блуда сделался князем…

— Дело в том, что я всегда был христианином, — пояснил я. — Меня крестили еще в младенчестве, и я никогда не был язычником. Конечно, это не моя заслуга, но так уж получилось. Так что принять крещение сейчас меня заставляют обстоятельства. Нужно, чтобы мое крещение было публичным, чтобы его увидели все. Не могу же я объяснить, что пришел из далекого будущего и что уже христианин.

Добрыня заерзал на чурбане и снова отпил вина. Как бы он не напился, хотя при его комплекции это грозит ему еще не скоро…

— А зачем тебе публичность? — спросил он. — Зачем, чтобы об этом знали все? Разве вера — это не между человеком и Богом?

Я кивнул, хотя, несмотря на опьянение, про себя отметил довольно необычную для язычника идею.

— Я собираюсь стать не просто христианином, — сказал я. — А христианским князем. Главой христианского государства.

— Какого государства? — не понял меня Добрыня. — Ты собираешься завоевать Царьград?

Он засмеялся, но тотчас замолчал, едва увидел, что я совершенно серьезен.

— Русь станет христианской страной, — ответил я. — Можешь мне не верить, Добрыня, но именно так и будет. В том будущем, из которого я пришел сюда, Русь была крещена и сделалась одним из крупнейших христианских царств мира.

— Такой же, как Византия? — спросил посадник, и глаза его вдруг загорелись.

— Что? — переспросил я. — А, Византия… От Византии потом остались рожки да ножки. За предстоящую тысячу лет много чего изменится. Впрочем, что об этом говорить?

Я взглянул на Добрыню. Он сидел, повесив голову, в расслабленной позе. По нему невозможно было судить о том, какое впечатление произвели мои слова.