На поле уже суетилась похоронная команда, набранная из пленных. Русских они закапывали, где нашли, стаскивая в траншеи и воронки. У найденных рядом с телами винтовок выщёлкивали патроны, открывали затвор и втыкали штыком в землю. Так легче будет собирать трофеи[234].

Немцев сносили в одно выбранное место. Там следовало обломить половинку жетона убитого, вытряхнуть карманы и принести имущество мертвеца находившемуся рядом писарю. За присвоение любой мелочи мгновенный расстрел.

Кон посмотрел на лица пленных, суетившихся под охраной немецких солдат. Людской зверинец, кунсткамера унтерменшей! Вот они, подонки человечества, выращенные Сталиным.

Гауптман уже подходил к казарме «ЗЫ-ЖИ», когда его окликнули.

– Дальше нельзя, господин капитан! Опасно! Там ещё держатся большевики, – остановила его пара солдат.

– Вы так и не справились со всеми?

– Не хватило взрывчатки. Эти доты построены из дьявольски крепкого бетона, а обороняют их настоящие фанатики. Но утром мы с ними покончим!

– Или ночью они уйдут сами?

Солдат промолчал, а Эрих Кон развернулся и поехал в город.

Девушки он так и не нашёл. Зато получил подарок от Ненашева, язвительно намекающий, что в России придётся зазимовать. В вокзальном ресторане, куда Эрих сунулся наводить справки, ему отдали свёрток с парой добротных русских валенок внутри.

Возмущённый гауптман хотел было их выкинуть, но увязавшийся с ним барон не дал, забрал себе. Каттерфельд тоже находился не в лучшем расположении духа. В здании ОГПУ большевики долго отстреливались от его спецгруппы. В ответ на предложения сдаться и гарантию гуманного отношения летели гранаты и звучали автоматные очереди. Выкурить их было нельзя – могли пострадать документы во всём здании.

Спустя два часа, израсходовав все боеприпасы, фанатики-коммунисты застрелились сами, но успели уничтожить содержимое большинства сейфов. Зато среди уцелевших документов нашёлся пофамильный список их тайных агентов и осведомителей.

После входа вермахта в город процесс обогащения граждан закончился. Немцы, не церемонясь, расстреливали каждого, кого находили на складах или видели несущим ящик либо мешок, и сразу выставили часовых. Новость об этом быстро разошлась по городу, а тех, кто решил рискнуть, больше никто не видел.

Зато собравшейся толпе нашлось новое развлечение: неизвестно откуда возникшие люди с винтовками и белыми повязками с одной красной полосой посредине принялись извлекать из укромных мест не успевших убежать большевиков и советок.

– Повесить! Повесить коммуниста!

И вот какой-то доброхот уже лезет с верёвкой на фонарный столб. Спустя минуту полурастерзанный окровавленный человек судорожно забился в петле, вызывая одобрительные возгласы, хохот и аплодисменты.

Немцы рядом снимали кино и фотографировали, а «коллективный разум» с неутолённой жаждой желал ещё чьей-то крови. Это же так весело и здорово!

– Пошли бить советок! – истошно заорал кто-то в толпе. – Отберём своё добро!

– А вот это уже лишнее, – сказал барон и приказал разогнать толпу.

Ещё миг, и этих унтерменшей, приветствующих новый порядок, остановит лишь пулемёт. Не стоило начинать поход на восток с откровенно кровавой бойни. А карать или миловать – исключительное право оккупационных властей. Они, немцы, сами решат, когда и кого ликвидировать. Даже евреев убьют не сразу, а сначала запугают, заставляя добровольно выдать все ценности.