– Как жук на булавке. Ну-ка, ещё раз.

– Хватит, Вилли.

Щёлкнул пистолетный выстрел, и большевик окончательно затих.

– Пожалел обезьяну?

В ответ спутник довольно осклабился и принялся деловито сдирать с мёртвого петлицы, на сувениры.

– Ну что, разделим поровну? – попросил Вилли.

– Чёрта с два! Мой трофей, это я его убил!

– Прекратить! – заорал подбежавший к ним фельдфебель.

Гауптман равнодушно взглянул на него и пошёл дальше по земле, которая ещё недавно была полем боя. Ничего страшного, пусть солдаты выпустят пар и окончательно успокоятся.

Оборона русских рухнула, немногим отсюда удалось отступить, но зато они дали возможность танковой дивизии уйти и уничтожить или серьёзно повредить мосты через Мухавец за своей спиной.

Деревня рядом уже догорела, но ещё дымились головешки пепелищ и кое-где сиротливо торчали печи. Там уже суетились жители, пытаясь найти уцелевшую домашнюю утварь, что не съел огонь.

На поле лежали трупы – поодиночке, реже группами, и русские, и их солдаты – все вперемешку. Кон с удовлетворением отметил, что мертвецов в фельдграу гораздо меньше. Но примерно столько же, сколько тел в этих наколенниках. Надо бы и ему завести в батальоне такие, суть понятна каждому, кто не раз очень неприятно натыкался коленом на камень.

«Какая жара!» Он поморщился и вновь прижал к лицу платок.

Прошло лишь несколько часов, а тела убитых уже почернели и раздулись, создавая на лицах мертвецов ужасающие гримасы с выпученными глазами. Смердело палёным мясом. На краю одной воронки лежала обгорелая половина того, что недавно было человеком. Кто он, большевик или солдат вермахта, никому уже не дано узнать.

Гауптман аккуратно перешагнул через эту головёшку. В смерти нет ничего героического.

Ветер лениво шевелил валяющиеся на поле фотографии, письма, какие-то обгорелые клочки и целые листы бумаги. Похоже, у убитых кто-то вытряхнул карманы.

А вот лежит кто-то, одетый в их форму. Гауптман отвернулся – гефрайтера долго кромсали лопаткой. Наверное, это тот русский, одетый в выгоревшую на солнце гимнастёрку, что лежит неподалёку лицом вверх, прижимая руки к животу. Винтовка большевика со сломанным штыком и измочаленным прикладом валялась рядом. Офицер присел, вырвал её из песка и дёрнул затвор – ни единого патрона. Значит, дрался до конца.

Вот ещё один – до пояса целый, потом мокрое красное пятно и ноги с аккуратными обмотками. Кон брезгливо поморщился: всё лицо убитого сплошным слоем облепили мухи.

Около взорванного дота стоял «штуг», весь закрытый остатками русских палаток. Защитники сожгли вторую самоходку бутылками с бензином прямо вместе с экипажем, и запах очень раздражал недавно закончивших здесь работу сапёров.

Гауптман хотел заглянуть в развороченную взрывом бетонную коробку, но его остановил часовой. Для господина офицера там небезопасно – газы и ещё кто-то до сих пор стонет внутри. Но ничего, он прилежно стоит на посту и по приказу уже успокоил выползшего из тамбура окровавленного русского, милосердно выстрелив ему в голову[233].