У Оли и Веры не было свидетельств о рождении. Матушка Парашкева договорилась со знакомым православным священником, и тот крестил девочек и выдал документ, удостоверяющий, что они родились в законном браке Николы и Елизаветы Димитровых и по национальности болгарки. Такова была воля отца.
Георгий подыскал новым родственникам жилье, а когда началась репатриация эмигрантов, устроил Елизавету на работу в Союз за возвращение на родину. Совнарод и советская миссия Красного Креста были закрыты в июле 1923 года, а их сотрудники высланы в СССР. Уехала и Елизавета с девочками.
Осенью 1922 года появилась возможность технического сотрудничества БЗНС и БКП. Семнадцатого сентября коммунисты ряда городов и сёл поддержали политическую акцию земледельцев против собрания сторонников «Чёрного блока» в Велико-Тырнове. Отряды крестьян разогнали «блокарей». В тот же день коммунисты провели партийные сборы — своего рода смотр революционных сил.
Георгий Димитров отправился в хорошо знакомую ему Врацу. Здесь в сборе приняли участие более пяти тысяч коммунистов и комсомольцев[34]. Подобной манифестации с красными знамёнами и оркестрами город никогда не видывал. Четыре оратора одновременно выступали с четырёх трибун, установленных в разных концах городской площади. Одним из ораторов был Димитров.
После митинга он попросил секретаря окружного комитета БКП Гаврила Генова собрать надёжных товарищей. Генов был из нового поколения партийных активистов — тех, кто, едва достигнув зрелого возраста, оказался в действующей армии. Почти все участники совещания прошли первую политическую школу в окопах мировой войны — Христо Михайлов, Фердинанд Козовский, Георгий Дамянов, Замфир Попов. Говорили об укреплении военно-технического аппарата партии, мобилизационных планах на случай чрезвычайного положения, сборе оружия, оставшегося с войны, устройстве тайников для его хранения.
Деловое совещание мало-помалу перешло в дружеский разговор. Димитров припомнил подробности своего первого приезда во Врацу, когда на собрание пришло всего три десятка человек, и крутые тропки Врачанского балкана, которые по ночам преодолевал на пару с Ангелом Анковым, расспрашивал о знакомых рудокопах с «Плакалницы». А Генов, Дамянов и Попов рассказали, как слушали лекции Димитрова в читалиште «Развитие», когда учились в гимназии…
Три месяца назад Димитрову исполнилось сорок. Воспоминаний уже накопилось много, но они ещё не перевешивали интерес к настоящему и способность находить новые пути в будущее. Пожалуй, впервые он ощутил свой возраст не здесь, во Враце, а в родном квартале Ючбунар, когда комсомольцы после первомайской демонстрации пригласили его и Любу в квартальный клуб. Все ребята были в красных рубашках с поясками. Многих из них Георгий хорошо знал. Вот сидит на подоконнике Христо Смирненский, по виду почти мальчик, — поэт и сотрудник журнала «Красный смех». Он что-то рассказывает своему другу Трайчо Костову. Возле Елены, сестрёнки, самой юной из Димитровых, — пышноволосый здоровяк Вылко Червенков. Младший брат Тодор принёс кофе из соседней кондитерской и теперь, изображая официанта, ходит по пятам за своей подругой Надеждой, расставляющей чашки. Молодая революционная поросль…
Георгий и Люба засиделись в тот вечер с молодёжью допоздна. Пили кофе, жевали вязкий лукум, смеялись, шутили и пели. Запомнилось, как Смирненский, выйдя на середину зала, читал «Красные эскадроны» — любимое стихотворение революционной молодёжи:
«Беззаботная и бесстрашная молодость, что тебя ждёт?», — подумал он тогда.
Последние месяцы 1922 года наш герой снова провёл в Москве — участвовал в заседаниях II конгресса Профинтерна и IV конгресса Коминтерна. На одном из заседаний была зачитана телеграмма из Владивостока: Красная армия овладела последним крупным городом на востоке страны. Пришёл конец Гражданской войне и иностранной военной интервенции.
Вместе с первыми успехами новой экономической политики рос авторитет советской власти. Доклад Ленина, прозвучавший 13 ноября на конгрессе Коминтерна, назывался «Пять лет российской революции и перспективы мировой революции». На сей раз Ленин говорил по-немецки, и Димитрову было проще вникнуть в суть поднятых в докладе проблем. Он знал, что Владимир Ильич недавно перенёс тяжёлую болезнь, и чувствовал в его речи какую-то щемящую ноту. Ленин выдвигал тезис, развивал его, а потом снова возвращался к нему, словно оглядывая с разных сторон. Как будто был не совсем уверен в себе, беспокоился, чтобы слушатели хорошенько поняли его аргументацию. Говорил, в частности, о том, что принятая прошлым конгрессом резолюция об организационном строении компартий «слишком русская: она отражает российский опыт, поэтому она иностранцам совершенно непонятна, и они не могут удовлетвориться тем, что повесят её, как икону, в угол, и будут на неё молиться»{65}.
Это было последнее выступление Ленина перед представителями международного коммунистического движения, и вряд ли случайно он так настойчиво подчёркивал опасность механического, бездумного повторения в условиях конкретной страны того, что свершилось в России. Так же как и в других его работах, считающихся политическим завещанием, Ленин нащупал здесь одну из болевых точек революционного процесса, но вряд ли тогда кто-нибудь из современников это понял…
В резолюции конгресса по организационным вопросам говорилось о необходимости превратить Коминтерн в «действительно централизованную, единую партию», а для этого необходима «гораздо более строгая дисциплина со стороны секций и гораздо более строгий контроль со стороны Исполкома». Был учреждён институт уполномоченных, посылаемых ИККИ по мере необходимости «вниз», а «наверху», то есть в аппарате ИККИ, появились референты, курирующие деятельность партий. За Президиумом ИККИ закреплялась руководящая политическая роль, были определены функции вновь созданного исполнительного органа — Генерального секретариата. На пост генерального секретаря ИККИ был назначен Васил Коларов, он стал также членом Президиума и Оргбюро, сразу выдвинувшись в число высших руководителей III Интернационала[35].
Число штатных сотрудников росло, и особняк в Денежном переулке стал тесноват. Исполком переехал в бывший доходный дом, что на углу Моховой и Воздвиженки, рядом с Кремлём[36].
Димитров председательствовал на нескольких заседаниях II конгресса Профинтерна и выступал по вопросам повестки дня. Он был избран членом Исполнительного бюро Красного Интернационала профсоюзов и представителем этой организации на Балканах.
Несомненно, выдвижение сразу двух болгарских представителей на крупные посты в международном рабочем движении стало не только оценкой их политических и деловых достоинств, но и признанием зрелости и авторитета БКП.
Георгий уехал из Москвы в середине декабря. Он сделал остановку в Берлине, чтобы принять участие в работе пленума ЦК Компартии Германии, обсудившего итоги конгрессов Коминтерна и Профинтерна. Вскоре в Берлин приехала Люба. Новый год они встретили в семье своего старого знакомого Вильгельма Кёнена. В двенадцать была раскупорена заветная бутылка шампанского, Георгий и Люба пожелали друг другу здоровья и счастья.
Наступил 1923 год, которому суждено было стать переломным в судьбе нашего героя и в истории Болгарии.
Партия не вмешивается
Димитровы возвратились в Болгарию в разгар подготовки к местным и парламентским выборам. Стамболийский усилил нажим на коммунистов, стремясь вытеснить из парламента своих ближайших соперников. Безусловной победе БЗНС должна была способствовать и мажоритарная система подсчёта голосов, введённая вместо пропорциональной. Как водится, начались преследования, запреты собраний, нападения на конкурентов в округах. Вспоминая впоследствии об этих днях, Димитров писал, что Стамболийским и другими руководителями Земледельческого союза как будто овладело какое-то неодолимое умопомрачение: чем ближе была гибель режима, тем с большим рвением проводились акции против коммунистической партии.