Прочитав надпись на фотографии, Георгий почувствовал себя виноватым. Почему так мало писал брату, почему не торопился сразу же отвечать на его короткие весточки? А они приходили всё реже и реже. Перерывы в переписке объяснял превратностями военного времени, свирепостью цензуры. Теперь же взгляд брата донёс страшную правду: его молчание было молчанием обречённого. И всё же Георгию показалось, что нет в этом взгляде ни смирения, ни раскаяния. Искренен был брат, когда писал Магдалине: «Я считаю себя счастливым, что страдаю за истину. И да будет благословенна та звезда, что указала мне путь к истине».
Никола Димитров немного не дожил до Февральской революции, освободившей всех политических заключённых в России.
Падение русского абсолютизма, который существовал века, а развалился за несколько дней, послужило для Димитрова ещё одним доказательством того, что старый мир исчерпал себя, его сила иссякла, идейные основы сгнили, политические обручи ослабли.
Летом 1917 года Георгий Кирков и Васил Коларов уехали в Стокгольм на конференцию Циммервальдской левой. Из присланных ими корреспонденций для газеты «Работнически вестник» стало ясно, что позиция партии тесняков по вопросу войны и мира всё больше сдвигается влево, к большевикам. Болгарские делегаты поддержали призыв к миру без аннексий и контрибуций и право наций на самоопределение.
Сообщив о победе Октябрьского вооружённого восстания в Петрограде, «Работнически вестник» горячо приветствовал «русский самоотверженный пролетариат, знаменосец мира, свободы и братства народов». Георгий Димитров увидел в русской революции начало преобразования мира на основе социалистического учения. Он ощущал себя на стремнине набиравшего силу потока событий. Марксизм перешёл из области теории в область живой практики, и отныне долг всякого подлинного революционера — двигать дальше революционное дело. В тот год в его блокноте появилось латинское изречение
Через тюремную решётку
Дорога в «новые земли», как именовалась на официальном языке занятая Болгарией в результате военных действий территория Греции, была длинна и скучна. Пассажиры играли в карты, спали или разглядывали окрестности. Некогда цветущая Фракия выглядела в январе 1918 года унылой и жалкой: заколоченные мазанки с провалившимися крышами, развороченные дорожные колеи, затянутые бурьяном поля. Толпы раненых и увечных солдат, возвращающихся с фронта, осаждали поезда.
Димитров пытался работать — делал заметки в блокноте, читал, но сосредоточиться не удавалось. Одолевали думы о путях-перепутьях несчастной родины, в третий раз за десятилетие ведущей сражения с соседями.
Попутчики то и дело заводили разговоры о войне. Одни сетовали на упадок духа болгарских солдат — вспоминали их добровольную сдачу в плен, братания с противником, дезертирство. Другие жалели защитников Отечества: в армии голод, вши; немцы не шлют обещанные винтовки и снаряды — видно, у самих дела плохи. Тут поневоле забудешь о присяге. Димитров в разговоры не вступал, гасил подступающие приступы ярости. Давно пришла пора предъявить счёт дворцовой клике и самому Фердинанду, чья мечта въехать в Царьград на белом коне так дорого обошлась народу. Пока не наступил окончательный разгром, надо действовать и действовать.
Официальным поводом для его депутатской поездки в прифронтовую зону Южной Фракии стало намерение изучить положение рабочих на табачных предприятиях городов Ксанти и Драма. Одновременно он получил задание ЦК ориентировать профсоюзных лидеров и военно-служащих-тесняков на более энергичные выступления за выход Болгарии из войны.
Георгий перебирал в памяти последние события, и ему казалось, что время покатилось быстрее, в жизнь вошло нечто невиданное, грандиозное. Лозунг мира для всех воюющих народов, мира справедливого, без аннексий и контрибуций, провозглашённый русскими большевиками, был взят на вооружение болгарскими тесняками. Многолюдный митинг у Львиного моста принял под громкое «ура!» зачитанную Димитровым резолюцию в поддержку революционной России. В десятках тысяч экземпляров разошлось по стране, по воинским частям «Обращение к рабочим и мелким собственникам в городах и сёлах» с призывом к борьбе против войны и монархии по примеру русских трудящихся. Георгий Кирков направил депутатский запрос премьер-министру, в котором изложил требование фракции тесных социалистов обнародовать и принять мирные предложения Советского правительства. «Работнически вестник» едва не половину статей посвящал событиям в России, рассказывал также о Ленине — «человеке с железным характером и железными нервами», как выразился один автор.
В Ксанти и Драме Георгий Димитров выступил на рабочих собраниях, провёл совещание военнослужащих-партийцев, для чего ему понадобилось прибегнуть к камуфляжу — переодеться в офицерскую форму. Во время тайной сходки кто-то передал ему листовку, написанную корявыми печатными буквами без единого знака препинания: «Товарищи мы готовы бросить всё и прекратить этот погром объединимся до 10 февраля повернём оружие назад как Россия». За этими простыми словами слышались шаги приближающейся революционной развязки.
Наш герой не ожидал больших результатов от своих антивоенных речей в парламенте и совете столичной общины, на рабочих собраниях и митингах, поскольку они не поддерживались натиском организованных сил пролетариата, но продолжал без устали делать своё дело. Он сознавал, что яростные словесные схватки с правящим большинством не пройдут для него даром, однако это его не устрашало.
Агенты военной полиции регулярно докладывали по начальству о конспиративных собраниях в прифронтовой зоне и в шахтёрском Пернике. Донесения некоего «агента № 4» вполне позволяли истолковать деятельность Димитрова как подрывную, антигосударственную. «Мало-помалу он сумел укоренить в организациях шахтёров мысль о том, что предстоит революция, что вопрос об осуществлении новых идей назрел, что из Перника блеснут первые лучи революции, — сообщал агент. — Собрания происходят в частных домах. Решения этих собраний невозможно узнать. Нетрудно, однако, понять, что решается там, если иметь в виду, что участники тех собраний являются распространителями мыслей, идей и планов Георгия Димитрова».
В марте 1918 года военно-полевой следователь издал постановление о задержании депутата Димитрова. Поводом послужил эпизод годичной давности, когда в ночном поезде Велико-Тырново — Русе Димитров вступился за раненых солдат, выставленных из классного вагона каким-то полковником, и резко отчитал его при свидетелях. Протокол военной прокуратуры станции Горна-Оряховица зафиксировал факт оскорбления депутатом Народного собрания командира 2-го маршевого полка и факт подстрекательства им солдат к неповиновению начальству в условиях военного времени.
Протесты парламентской группы тесняков в связи с нарушением депутатского иммунитета народного представителя не дали результатов: 19 июня военно-полевой суд в Русе приговорил Димитрова к трём годам тюремного заключения.
Новая софийская тюрьма, получившая название Центральной, куда Димитров был заключён 29 августа 1918 года, оказалась более комфортабельной, чем Чёрная джамия, за ветхостью снесённая. Здесь отбывали наказание фронтовики и политические деятели, осуждённые за антивоенные и антимонархические выступления. Самыми известными заключёнными, находившимися в то время в Центральной тюрьме, были лидеры Болгарского земледельческого народного союза Александр Стамболийский и Райко Даскалов — обличители монархии и противники участия Болгарии в войне. В приговоре Софийского военно-полевого суда по делу Стамболийского говорилось, что он осуждён «за оскорбление Его Величества Царя, побуждение к измене и насильственным действиям против Его Величества Царя словами и печатными произведениями, за предательство, побуждение крестьян к неподчинению законам и распоряжениям на пожизненное тюремное заключение с лишением навечно всех прав».
На следующий день Георгий узнал, что тюремный регламент позволяет пользоваться книгами и даже поставить в камеру стол, кушетку, этажерку. Он тут же решил оборудовать в своей камере рабочий кабинет. Люба добилась приёма у директора тюрьмы, и уже через неделю Георгий расстелил на столе карту Балканского полуострова, расположил на этажерке книги, конспекты, подборки газетных вырезок, фотографию
Любы. Таким образом создал вполне подходящую обстановку для продолжения своих обычных занятий. «Я посылал тебе через Тодора[22] кое-что для редакции, — сообщает он Любе. — Если ещё не передала, передай, пожалуйста». Помимо подготовки статей для «Работнически вестника», Георгий поддерживал через Любу регулярные контакты с ЦК и парламентской группой, благодаря чему хорошо знал, что происходит на воле.
А обстановка в Болгарии накалялась всё больше. Хлеб продавали по карточкам — 250 граммов на человека в день. То в одном, то в другом городе вспыхивали женские бунты. Крестьяне сопротивлялись постоянным реквизициям.