Поздней осенью 1914 года Георгий познакомился с большевиком Самуэлом Буачидзе, известном в РСДРП под псевдонимом Ной. Нелегально, в монашеском одеянии, Буачидзе перебрался в Болгарию из Турции. В Софии ему удалось с помощью тесняков легализоваться под именем Каллистрата Гурули. Димитров и Буачидзе быстро сблизились и подружились. Оказалось, что оба они родились в июне 1882 года, вступили в партию в двадцатилетием возрасте и даже внешне были похожи. Но как различны были их жизненные пути! Гурули организовывал нелегальные типографии и вооружённые акции, вёл подпольную революционную работу, был осуждён на четырёхлетнюю каторгу и бессрочную ссылку. Из Сибири бежал в Грузию, где был заочно приговорён к смертной казни, а потом эмигрировал за границу. Георгий и Люба с волнением слушали его рассказы во время воскресных прогулок на Витошу: перед ними был настоящий борец, бесстрашный герой, изобретательный подпольщик — подлинное воплощение русского революционера!

Буачидзе много раз беседовал о делах партии с Благоевым и другими членами ЦК и даже отважился поездить по стране в сопровождении болгарских товарищей. Разумеется, опытный нелегал Гурули далеко не всё выкладывал болгарским друзьям. Вряд ли он открыл имя своего адресата, которому регулярно сообщал о положении в болгарской социал-демократии и высылал болгарские печатные издания. Этим адресатом был В. И. Ленин, пребывавший в те годы в Швейцарии. В обширном письме от 19 июня 1915 года Буачидзе писал Ленину: «Общедельцы — не нам чета, они и в теории и в практике — просто демократы — да и то не чистой воды. Об них не стоит говорить. Тесняки — да, с ними можно „пиво варить“, но и то порядком вытягивая их…». В следующем письме Ной рассказал Ленину о состоявшейся в Бухаресте II Балканской социал-демократической конференции — явно со слов Димитрова, который был участником этого регионального совещания социал-демократических партий. И в этом письме, не предназначенном для посторонних глаз, Буачидзе откровенен, высказывается без обиняков: «Масса везде за нами, но из лидеров только на Благоева и Димитрова, да и то подталкивая их, можем всегда и везде рассчитывать»^{30}.

Российские большевики искали союзников, готовых осудить «социал-шовинизм», если использовать термин Ленина, и выступить за создание III Интернационала. На социал-демократической конференции в швейцарской деревне Циммервальд тесняков представлял Васил Коларов. Возвратившись в Софию, он рассказал, что самой представительной оказалась делегация российской партии. Энергичный Лев Троцкий, занимавший промежуточную позицию между большевиками и меньшевиками, предложил проект манифеста конференции, который поддержало большинство участников. Делегаты признали войну империалистической со стороны всех вовлечённых в неё стран, осудили социалистов, голосовавших за военные бюджеты и участвовавших в правительствах воюющих государств, и призвали начать борьбу за мир без аннексий и контрибуций. Коларов тоже проголосовал за эту резолюцию, которая не расходилась с позицией БРСДП(т. с.).

Но в Циммервальде были выдвинуты и более радикальные проекты резолюции и манифеста. Группа делегатов во главе с Лениным настаивала на решительном разрыве с большинством II Интернационала и на лозунге превращения империалистической войны в войну гражданскую, считая, что прочный мир может обеспечить только социальная революция. Познакомившись и поговорив с Лениным, Коларов понял, что собеседник неплохо осведомлён о работе болгарских тесняков (не зря Буачидзе в подробностях вникал в их дела). Но к группе, получившей название Циммервальдская левая, Коларов не присоединился. Позднее он рассказывал, что перед отъездом на конференцию получил напутствие Димитра Благоева: «Ты должен придерживаться решений II Балканской социал-демократической конференции». Благоев не видел условий для социалистической революции в Болгарии и не считал вопрос взятия власти и установления диктатуры пролетариата актуальным для партии. Он полагал, что «у Ленина присутствуют некоторые элементы бланкизма»[19]. Поэтому Коларов и проголосовал за общую резолюцию, а не за резолюцию ленинской группы.

Итак, относительно спокойный период развития социал-демократии безвозвратно ушёл в прошлое. Произошло крушение прежних кумиров — Плеханова, Каутского, Адлера, Теда; радикальные элементы объединялись и выдвигали новые идеи. Об этом свидетельствовала и брошюра Г. Е. Зиновьева и В. И. Ленина «Социализм и война»[20]. Возможно, брошюру, вышедшую на русском языке накануне Циммервальдской конференции, привёз в Софию и передал Димитрову Васил Коларов. Судя по многочисленным пометкам и подчёркиваниям, этот важный политический документ Георгий тщательно проработал[21]. Ему показалось, что политическая линия большевиков близка к линии БРСДП(т. с.): в брошюре были трижды упомянуты «болгарские товарищи» — тесные социалисты, порвавшие с оппортунистами и не запятнавшие себя соглашательством с правительством.

Новым и необычным оказался в работе «Социализм и война» большевистский лозунг превращения войны империалистической в войну гражданскую. Лозунг разъяснялся следующим образом: «Реакционный характер этой войны, бесстыдная ложь буржуазии всех стран, прикрывающей свои грабительские цели „национальной“ идеологией, всё это на почве объективно-революционной ситуации неминуемо создаёт революционные настроения в массах. Наш долг — помочь осознать эти настроения, углубить и оформить их. Эту задачу правильно выражает лишь лозунг превращения империалистской войны в войну гражданскую, и всякая последовательная классовая борьба во время войны, всякая серьёзно проводимая тактика „массовых действий“ неминуемо ведёт к этому. Нельзя знать, в связи с 1-ой или 2-ой империалистской войной великих держав, во время неё или после неё возгорится сильное революционное движение, но во всяком случае наш безусловный долг систематически и неуклонно работать именно в этом направлении»^{31}.

Беспощадным откровением прозвучало в брошюре рассуждение о цене революции, которая не имеет права считаться с бедствиями, неизбежно её сопровождающими. Сказано было так: «Например, в революционных войнах Франции был элемент грабежа и завоевания чужих земель французами, но это нисколько не меняет основного исторического значения этих войн, которые разрушали и потрясали феодализм и абсолютизм всей старой, крепостнической Европы»^{32}.

Это рассуждение словно предваряет и морально оправдывает те жертвы, которыми будут сопровождаться революционные войны и восстания XX века.