Где сходятся ветки, Антон Бильжо

Книги

Где сходятся ветки

22
18
20
22
24
26
28
30

6. Уриил

Душа моя мрачна. Скорей, «Ямах», скорей!Я жить хочу, а не томиться.Отец любил дорогу, я по нейПромчусь. Перевернуть пора страницу.Пускай в ночи блистает катафотИ путеводной нитью станетМне дальний спот светодиод,А прошлое пусть в пропасть канет.Я с детства был обучен лишь служитьИ исполнять приказы самодура.Любил ли я, иль вынужден был полюбить,Того не ведала моя натура.Злым гением рожден для бытия,Я был им в подчинение закован,Но исподволь рождалось мое «я».Пока на Смите (тренажере Смита)                                      крепла голень.И если ты так любишь уж, отец,Понять меня, наверно, сможешь,Не только помнить про конецНам должно, но и правду сердца множить.Катана против трусости дана.И рабство с уважением разнятся.Глаза открыла мне сегодня речь твоя,На твою ложь и на твое коварство.Меня использовал ты, знал об этом я,Но верил, что вот-вот настанетМеж нами царство правды, и лунаВзойдет и радостью тебя поманит.Но ты опять потратил счастье летНа дикую игру с собою в прятки.И из себя я вырвать твой скелетХочу, чтобы не наступал ты мне на пятки.Оставь меня. Ты недостоин скоростей,Своей судьбы адреналина.Ты заблудился средь ветвейИ потерял в их чаще сына.Свой руль теперь я крепко обхвачуИ выеду на ровную дорогу.Лечу вперед, лечу, куда хочу,Мне нужно-то не так уж много.«Привет, ты где? Да вот, надумал яПоехать на край света, друг, с тобою.Одна палатка? Что же, не беда,Ее разделим мы, чему я рад, не скрою».Он ждет меня у байк-поста, Сергей,И я к нему несусь под триста где-то,Меня назвал он крепким словом «Зверь» —Я обогнал его в начале лета.Вот и байк-пост. У входа славы цвет,За стойкой с Серым пацанов немного.«Привет, ребята, сколько долгих летНе пили мы хмельной настой дороги».Ударить по рукам, похлопать по плечу,Нехитрый ритуал родства и братстваПо пиву каждому, бармен, я заплачу,Не в деньгах измеряется богатство.«Вот эти парни, Слон и Микки, Зверь», —Друзей Сережа представляет милых,«А это отмороженный, поверь,Он не боится холода могилы.Под Тверью мы сошлись как-то вдвоем,Погода была адской, тьма и морось,Он опалил меня бесстрашия огнем,Когда не сбрасывал на поворотах скорость».И приняли в свой круг меня они,И обласкали взорами любовно,И плечи крепкие узорные своиПод мои руки подставляли робко.Но только об одном мог думать я,Что тут Сергей с игристыми глазами,В которых расцветает жизнь мояПо-новому роскошными цветами.Я в полноте молчанья пребывал,Впервые мы вдвоем с той нашей встречи,Когда он мне касторку заливал,Спасая поршень в Дня Победы вечер.Мы кубок выпили за радостный полет,И Слон тут произнес сурово,Что погоняться – лучший способ ледТопить между друзьями, право слово.Что ж, вызов брошен, честь моя со мной.С Сережей мы переглянулись тайно.И выведен на трассу, Юзеф, мой,И Кава Ниндзя рядом не случайно.Ошую грозный «Томагавк» Слона,Недаром быстрым самым он зовется,На восемь литров двигатель без днаДо шестиста такая тварь несется.Подальше на «Агусту» Микки селДобро пожаловать, вертлявый итальянец,Все двести страшных лошадиных силСкрывает под собою этот глянец.«Хорошая компанья, – молвил СлонНо мой конек из ваших первый номер».Сурово «Томагавк» седлает онИ прячет бороду в карбоновый трансформер.«Пусть так, – с собою рассуждаю я. —Но рождены вы матерьми со страхом.Я ж призван в мир из недр небытияИ собран на заводе, как «Ямаха»,С одной лишь целью, чтоб отца возить,Чтоб не давать ему скучать с самим собою,Ведь только так он мог переносить,Что из частей различных кем-то скроен».Бонсай! Взревели движи мотокрыл,Вцепились клешни, понеслась дорога,Пусть ветер остужает плоти пыл,Моя стратегия чиста, она от бога,Я знаю точно, где мне тормозитьГде срезать, где сцепленье плавно выжать.Стихия наша – ждать, хотеть, любить,Видеть и слышать, гнать и ненавидеть.Набрав до пары сотен, «Томагавк»Вперед унесся, Микки прикрывает,Но Ниндзя по-японски схватке рад,И Серый итальянца оттесняет.От ярости трясется стан стальной,И вот уж впереди Слона я вижу,Глазам не верит, дернул головой,И что-то вдруг сверкнуло бака ниже.Я поздно замечаю прут стальнойЗмеей стал подлый Слон и больно жалит,Но не пробита шина, мото мойТолько красивой молнией сверкает.Подобно промедленью слово «смерть»,Секунд святых потеряно огниво,Лишь торопливым открывается мечеть,И что быстрее, то сильнее живо.Предатель в точке, но не сломлен яИ с визгом выжимаю всю гашетку:Зачем нужна, скажите, чешуя,Не трус я, чтоб подбрасывать монетку.Когда внутри нет страха, то душа,Подобно коигути сталь катаныСудьбы приемлет. Лезвие ножаТерпеть не будет кривизны обмана.Там, где на трассе Петербург – МоскваКафе есть «Перекресток» на М-10,Догнал-таки я низкого Слона,Чтобы ему по-справедливости ответить.Уже зажглися в небе фонари,И, обернувшись, Слон поднял забрало.Мелькнули страшные клыки Они —То демон был, известный рожей алой.Но с детства не привык я отступать,Иной не знаю чести, чем сраженье,Не баловала меня лаской мать,В чай не макала «Юбилейного» печенья.И если есть на свете больше честь,Чем гибель в поединке горделивом,То мне она неведома, как жесть,Неведома была первобойцам старинным.В мгновенье ока прыгнув на седло,Я вакидзаси выхватил проворно,В ответ Они оружие свое

(в соответствии с японской мифологией – огромную дубину)

Достал и поманил меня притворно.Мы взвились в воздух, два богатыря,И вспышками крестьян внизу пугали,«Дзынь-дзянь», «трах-бах», «кия-кия»,В ту ночь как будто многие слыхали.Окрасила всю местность темнота,Спешили люди, прикрываяся делами,Не ведая, откуда и куда,Не видя страшный бой над головами.И вот уже одолевать Они я стал,Шипит устало грозный ада сгусток«Не человек ты, – демон прошептал. —Зачем ты тут, раз ты не из капусты?»«Тебе-то не понять, обманщик-черт,Служил я смертному открытою душою,Я был рожден как самый горный мед,Как свет, который светит сам собою.Я – ангел, заточенный им во тьму,В подвале душном молодость проведший,Я жажда жертвы, заповедь уму,Я Uber-Ich, так и не повзрослевший».«Еще один, кто верует в любовь —Расхохотался Они величаво, —Не зная, куда деть свою морковь!Еще один, алкающий причала!Но почему не хочешь ты себеБыть братом и любовником, дружище?Зачем чужие лешие тебе,В твоем уютном, добром домовище?»«Служить любви – великая печаль,Кому-то подчиняяся всечасно,Зовет стрелу и манит слово «даль»,Ведь не напрасно только, что напрасно.Пусть жизнь – мгновенье, но ее прожитьЯ не хотел бы, как отец, плутая.Дерзаю лживый лабиринт пробитьИ как снежинка, ниспадя, растаять».«Ну, что ж, хозяин-барин, как хотишь,А я тогда исчезну восвояси,Смотрю, любитель ты поговорить, братиш,Хоть ангел, но закованный во мясе».Сказав так, Они был таков совсем, как дым,Но что-то радоваться победе,Противилось во мне – так седымБеспутникам двум на велосипедеПротивилась бы совесть красотойНевинности одаренной крестьянки.Пока еще не кончен подвиг мой,Не связаны из хвороста вязанки.Я молча к мотоциклу подошел,Погладил, оседлал, как делал часто.«Где же Сергей?» – вопрос на ум пришел.Доехать-то он должен был за час-то.И, развернувшись на дороге вспять,Я покатил размеренно обратно,С тревожной жутью вглядываясь в ратьСтволов, свет трассы обступивших                                              жадно.Как на карачках ползали по нейТупые толстопузые гиганты,Тащили грузы разных областей,Коленопреклоненные атланты.Серегу отыскал в кювете я,Километрах в пяти-шести от схватки,В борщевике, с обломками руля.И Ниндзя верный стыл поодаль всмятку.Я «Яму» заглушил и подошел,Я с головы его снял черный Айкон,Серега выдохнул, он был еще живой,«Ты тут, мой друг, – сказал Серега кратко.Боялся дух я испустить,Один, оставленный тобою,Ведь обо мне ты мог забытьВ пылу сражения, не скроюТвое лицо дарит мне свет,С ним не страшусь войти я в царство,Откуда выхода уж нет.Какое демонов коварство…Ведь можно было счастья намРвать гроздья во степях Урала,Сплетаясь на матрасе по волнамКатится чистого Байкала…»Не в силах боль переварить,Склонился я на грудь Сереги.«Я не смогу тебя забыть,Пусты теперь мне все дороги…»И лишь я это произнес,Как в небесах раздался хохот,Мелькнул там Микки звездолет,А в нем Слона вертлявый хобот.Злобы и зависти полны,Смеялись демоны над нами,Ведь не могли стерпеть ОниЧто счастливы не только ками.«Теперь ты в курсе, – прогремелСлоновий бас в тиши кюветной, —Что человеческий удел —Канавы местности болотной.Кого-то отнимает смерть,Кого-то жизнь, кого-то тачки,Кого-то просто круговертьВечно стирающейся прачки.Ты должен стены возводить,Ты должен жить самим собою,Себя ты должен полюбить,Ты из себя навечно скроен.Не перекладывай себяНа плечи слабенького братца,У каждого своя башка,Не надо плакать и брыкаться».Еще секунда, и ОниИсчезли в звездном небосклоне,Серегу я прижал к груди,Он хладен был, как падший Ронин.И, слезы вытерев, поднял,И, протерев от липкой грязи,К себе Серегу примоталПосредством крепкой перевязи.Вы были правы всем, Они,Акромя одного лишь пункта,Что человеческие дниМне не сулила мать-капуста.Другой я царь и господинИ раз решил, не отступлюся,Коня седлаю не один,Но с другом на седло сажуся.Мой милый, первая любовь,Тебе служить я вечно буду,Покуда не остынет кровьКлянусь, тебя я не забуду.Мы вдаль несемся на заре,Палатка с нами, все, что кроме,Пусть ожидает на дворе,Для нас важна погода в доме.Победеносно вилли дав(то есть встав на колесо),Мы мчимся в бездну,Я буду ехать по прямой,А там исчезну,Чтоб в Идзанами вдоволь мыСэфути сэккуса вкусили

(то есть насладились радостями любви в загробном царстве),

Я – укэ, тати будешь ты

(понятия из японской гей-культуры):

Мы кубки вечности испили.

7. Мария

Мне 35, и я одинокая женщина. Звучит страшновато, хорошо, что отчитываться уже не перед кем. Можно жить, как живешь, на съемной квартире. Место мне нравится. Было время, когда раздражало, а теперь нравится. И звуки поездов нравятся: дают какую-то перспективу. Вообще, Бутово – самый экологически чистый район Москвы. Рядом пруды и большой лесопарк. Можно гулять, греться на солнышке.

Галя недавно скинула тибетский тест. Выбираешь цвет, вкус, запах, что-то еще, и тебе рассказывают о твоем психофизическом состоянии. Результаты полностью совпали с моими ощущениями. Мне надо научиться принимать и любить себя, перестать гнаться за тем, что сама себе напридумывала. «Ноль без палочки», а ты уверена, что это твои мысли? На сегодняшний день удалось поставить точку в мучительных отношениях, длившихся половину жизни, – уже неплохо. Я понимаю это, потому что не испытываю никакой жалости. Мне все равно, что с ним. Пусть сам разгребает свои завалы.

Жаль, в квартире еще остаются его следы. Кухня в деревенском стиле с деревянными шкафчиками и коричневой плиткой. Гостиная с желтым раскладным диваном в подсолнухах и пятнистыми шторами, наспех выбранными в ИКЕА в один дождливый день. Не могу избавиться от ощущения, что все это дешевая бутафория. И надо бы выбросить, но пока нет сил.

Пару лет назад я трудоустроилась. Работаю аналитиком департамента стратегии и развития бизнеса в одном банке, который нашла случайно – по принципу близости к дому. На данный момент место полностью меня устраивает. Все самое прекрасное находится на расстоянии вытянутой руки, как учат восточные мудрецы. Нужно просто выдохнуть, чтобы начать замечать.

Вокруг коллектив, люди, у каждого свои вызовы, своя ежедневная борьба. Мы обмениваемся энергией, говорим друг другу добрые слова по утрам, и больше ничего не кажется непреодолимым.

В ближайшее время все-таки оформлю ипотеку, зарплата позволяет. Интересно попробовать пожить в собственной квартире. Если брать приличную двушку, лет за семь можно отдать. Свой дом я много раз представляла. Что-то скандинавское, с белыми стенами и мебелью пастельных цветов. При этом ни в коем случае не холодное. В двери из прихожей можно вставить разноцветные стеклышки, как в лампе, которую тот, кого я не хочу называть, утащил в свое логово. Чтобы зимним вечером, когда возвращаешься домой, сразу хотелось улыбнуться. Плюс, я обязательно заведу домашних питомцев: хоть хомячка.

Утро прекрасного теплого майского дня. Пустая дорога, радио «Релакс». В открытое окно стучится весенний ветер. Выпивать иногда можно, но не напиваться. Я чувствую себя на двадцать и могу быть счастлива.

В Ветеринарную академию поступила, потому что так хотела мать. Всю жизнь она проработала на Томской птицефабрике – то птицеводом, то упаковщицей леденцов, то технологом, то инженером, то начальником кадрового отдела. Рассказывая, почему мне надо ехать в Москву, мама говорила – так, по крайней мере, «у тебя будет в руках профессия» и «ты не пропадешь». Отличная мотивация, нечего сказать. Наверно, не могла себе представить, что в мире бывают вещи постабильнее конвейера с тушками. Или что где-то есть люди, которые стоят на ногах крепче, чем ветеринары и зоотехники.

С детства я как дура зубрила биологию. Могла подробно рассказать жизненный цикл белка. Разобралась в генетике, запомнила названия всех костей из маминого атласа. Препод у нас был страшный, сутулый и волосатый. Он меня хвалил, а мне досадно делалось. В классе его называли евреем, хотя по национальности он был армянин.

Помню, как загордилась мать, вернувшись однажды с родительского собрания. «Ты посмотри, какой у меня уникум растет в колготах, – говорила она своей подруге, тете Валентине, под рюмочку кагора. – Редкое сочетание аналитических и синтетических способностей. Встречается у двух процентов людей. Пороть только некому».

Внешне мама всегда была хрупкой женщиной, непохожий на тех, с кем работала. Ей нравилось, когда ее называли «Тоненька». Люблю ее старые фотографии. В двадцать она была одно лицо с Грейс Келли. По легенде, среди наших предков затесалась аристократка, влюбившаяся в конокрада и уехавшая за ним в Сибирь. Хотя документальных подтверждений нет. Только устный рассказ одной дальней родственницы в пересказе другой, которую никто не видел.

Об отце мама не рассказывала, сколько я ее ни просила, поэтому мне пришлось выдумать его самому. Он был великим ученым и жил в башне из голубого стекла.

Тем не менее, заходя за матерью, я вглядывалась в мужчин, проходивших мимо в перепачканных кровью халатах. Боялась, что во мне что-нибудь отзовется. Такое вот странное противоречие.

Воспитывала меня мама одна. Откладывала деньги на институт в ящик секретера, запиравшийся на ключик. Я с ней редко спорила – лишь бы не расстраивать. Каждый день Тоненька предупреждала, что скоро умрет. Жаловалось то на печень, то на почки, то на хрипы в легких. Просила не говорить громко, а то голова раскалывается. Помыть посуду – кости ломит. Внести плату за квартиру – давление скачет.

Эта печать вечного гадкого утенка на мне от матери. Она жила с сознанием, что могла бы, если бы захотела. Те, кто чего-то достиг, – лживые и продажные. А мы не такие, мы честные.

Назад Читать дальше