Ира смотрела на них радостно-удивленно.

— Завтра в школу пойдешь! — объяснила ей Ядвига.

А на другой день они шли по улице к сельской школе, держась за руки, как две родные сестры…

Село, в котором жила Ира, после войны отошло к Польской Народной Республике. Так бы, наверное, и продолжала жить русская девочка в семье польского крестьянина Яна Тырды, если бы не один случай.

В начале второго послевоенного лета служебные пути-дороги привели в Шувско советского офицера. В разговоре с селянами он неожиданно узнал об Ираиде Павловой — дочери своего бывшего сослуживца, и тут же решил наведаться к Тырде.

— Отдай девочку мне, — сказал майор Яну. — Если отца и матери нет в живых, я разыщу родственников, а то и сам удочерю ее.

— Не обижайтесь, пане майор, не отдам. Вдруг у нее мать объявится? А не приедет Лукерья Самсоновна, пусть Ира растет у меня — я ее поважаю лучше родной!

На военной машине в сопровождении офицера-пограничника Лукерья Самсоновна спешила в Шувско. Уже давно осталась позади государственная граница, под колеса автомобиля стлалась знакомая дорога на Перемышль, на Ярослав, а Лукерья все молчала. Так она не проронила ни слова до самого Шувска. Разные в ней боролись чувства: боязливая радость сменялась сомнениями — ее ли это девочка? А вдруг это дочь какого-нибудь другого погибшего офицера? Нет, нет, такого не может быть! Довольно с нее того, что она испытала.

С тех пор, как по этой дороге ее увезли пять лет назад на восток, у нее не было радостных дней. Даже праздник Победы принес ей слезы — она еще раз с горечью почувствовала свое вдовье одиночество, еще раз пожалела, что не осталась в тот субботний вечер дома. «Лучше бы уж встретить беду вместе с ними — с мужем, с дочками…» А что все они погибли, она в этом не сомневалась. Все эти годы, где бы она ни работала — в колхозе, на льнозаводе, на маслозаводе, — она сама и через советские органы писала и просила военные штабы и ведомства сообщить ей о судьбе Василия, Ираиды и Аллы. Ответы приходили по форме разные, а по сути одинаковые: точных сведений нет, пропали без вести… И вдруг нежданно-негаданно одна знакомая сообщила ей, что Ира жива, находится в Шувске у Яна Тырды, и будто бы ее даже видел какой-то майор, возвращавшийся из Германии на родину. Майор сообщил об этом одной жене командира, та знакомой Лукерьи — так и дошла эта весть по цепочке до далекой деревни Верхне-Березово, затерявшейся среди лесов на северо-западе Кировской области. Не откладывая ни дня, ни часа, Павлова добралась в путь.

По обочинам шоссе стояли задумчивые яблони с набивающимися плодами, мелькали узкие полоски кое-где еще не сжатой пшеницы, ровные рядки окученного картофеля. До чего же жарко в машине. И этот резкий залах бензина, просто дышать нечем! У Лукерьи ломит виски, обсохли губы. Будет ли конец дороге? Скорей бы уж доехать, узнать…

Вот, наконец-то, и Шувско. И дом Тырды.

С замирающим сердцем Лукерья Самсоновна торопливо переступила порог хаты. За столом — она видела только ее одну — сидела чем-то очень знакомая и в то же время совершенно незнакомая светловолосая девочка с голубыми бантиками в косичках и, болтая босыми ножонками, пила из эмалированной кружки молоко.

— Ира, дочурка моя родная!.. Кровинушка ты моя! — ринулась мать к девочке.

— Цо то? Я не вем тэй пани, — отстранилась удивленная Ира.

Лукерья не поняла слов дочери, но сердцем почуяла, что та не признает в ней мать. Вот и гостинцы не взяла, отвела назад руки. Какое материнское сердце может выдержать это! Лукерья Самсоновна разрыдалась.

— Доченька, милая, ведь я твоя мама, мама… — повторяла она.

Ира насупленно молчала. С немым состраданием наблюдали эту сцену и старый Ян, и Ядвига, и офицер-пограничник, и собравшиеся у открытого окна хаты соседи.

…Долго пришлось Лукерье Самсоновне уговаривать дочь поехать с ней, объяснять, как и почему она осталась тут без матери. Ира, уцепившись за Ядвигу, прильнув к ней, говорила:

— Никуда я от вас не поеду!..

Только после того, как Ядвига сказала, что поедет вместе с ними, Ира согласилась сесть в машину.