Третья бригада была разнороднее. В большинстве своем она состояла из крестьян отдаленных губерний. В ней не оказалось такого крепкого революционного ядра, как в первой.
Посылая для встречи эшелонов с солдатами этой бригады на станцию Ля-Куртин ту же группу агитаторов, что ходила во второй полк, члены совета наказывали:
— Помните, народ там всякий: есть наши сторонники, есть и ярые противники, а большинство — ни туда, ни сюда. Надо им помочь разобраться в обстановке, познакомить их с требованиями, которые мы предъявили командованию…
На железнодорожной платформе, у вагонов, собирались толпами солдаты. И опять слышался страстный голос Дмитрия Попова:
— Офицеры и генералы стоят за продолжение войны. Если им очень хочется, пусть воюют в свое удовольствие, а нам-то какая корысть погибать тут в окопах, в чужой стране. Требуйте отправки домой!
Офицеры встречали агитаторов в штыки. Однажды дежурный по эшелону, разгоняя митинг, арестовал Попова и Чукичева за «крамольные» речи. Но на защиту их стал полковой совет. По его настоянию арестованные тут же были освобождены.
А спустя некоторое время Дмитрию Попову снова пришлось лезть в драку. В июне его послали на дивизионный съезд солдатских представителей. Кроме него делегатами от первого полка были младший унтер-офицер Михаил Волков, ефрейтор Тихон Петров и другие революционно настроенные солдаты и унтеры. В частях же третьей бригады делегатов подбирали офицеры и, естественно, таких, которые были угодны командованию.
— Ну, ребята, придется бой держать! — сказал Михаил Волков, когда они прибыли на съезд.
— Не первый раз. Теперь-то мы уж стреляные, — ответил Дмитрий.
На съезде действительно разгорелась жаркая схватка. Ярый меньшевик военврач Маршак, подполковник Иеске, штабной писарь Владимир Ушаков пытались убедить делегатов, что отказ сражаться на фронте есть измена родине и солдатскому долгу. Попову и его товарищам пришлось не раз выступать, чтобы дать им отпор.
Обвинительный акт
Представитель Временного правительства при главной квартире французской армии генерал-майор Занкевич доносил в Петроград Керенскому, что солдаты дивизии требуют отправки на родину. На эти донесения Керенский с присущим ему позерством ответил:
«Я прошу лично от себя и от правительства разъяснить войскам современное положение в России, выяснить их нужды, разобрать причины недоразумений и сказать солдатам, что я стою на страже их интересов…»
А позднее Керенский тому же Занкевичу приказал:
«В частях, пользующихся свободой собраний для неповиновения распоряжениям командного состава, собраний не допускать, а преступников, вносящих разложение, немедленно изъять и предавать суду; ввести военно-революционные суды и не останавливаться перед применением силы оружия и расстрела непокорных, как отдельных лиц, так и целых соединений».
И меры принимались…
В полуоткрытое окно доносился шум города. Париж гудел. По улице спешили прохожие, извозчики развозили пассажиров, продавцы зазывали покупателей, мальчишки, звонко выкрикивая последние новости, продавали газеты.
Полковник Лисовский захлопнул створку окна. После вчерашней попойки на душе у него было муторно. Ему хотелось подышать свежим воздухом, но шум и суета на улице раздражали его. «Хорошо бы сейчас бросить все эти осточертевшие бумаги и катануть куда-нибудь в загородный парк или в лес… разумеется, не одному. Но, увы! Надо же кончать с этими смутьянами. Расследование и так слишком затянулось… Признаться, и возни с ними более, чем предостаточно. Шутка сказать, двадцать четыре обвиняемых и свыше полсотни свидетелей…»
Прежде чем продолжить обвинительный акт «по делу о беспорядках в частях 1-й особой пехотной дивизии, имевших место в лагере Ля-Куртин», полковник принялся его перечитывать. Не все подряд, а на выборку, чтобы восстановить в памяти написанное.
«В марте 1917 года, — говорилось в акте, — еще задолго до объявления русским войскам, находящимся на французском фронте, постановления Временного правительства о солдатских комитетах, декларации прав солдата-гражданина, в некоторых частях вышеуказанных войск стали обнаруживаться брожения в солдатских массах… Брожения можно объяснить целым рядом причин, наиболее резкими из них являлись: 1) распространившиеся среди солдат листки «Правды» и некоторых швейцарских изданий, с весьма определенным пацифистским направлением, 2) приходившие из госпиталей Франции солдатские письма, …появившиеся одновременно с этим во французских газетах сведения о братании русских солдат с немцами, имевшем место на русском фронте.