«Насколько справедливее стала бы твоя смерть», — с негодованием подумал архидьякон, еще крепче сжимая руку Маркоса.
— Сегодня я уже спас тебе жизнь, — глухо проговорил он, — и тем самым возможно навредил хорошему человеку… Так вот я хочу чтоб ты знал…
С этими словами Люциус вновь вскинул голову, и такой огонь полыхнул в его глазах, что на лице Маркоса Обклэра отразилось наконец-таки вполне человеческое чувство — страх. Он отпрянул от священника, но сделал это чересчур резко: оступившись на скользких досках настила, Маркос потерял равновесие; и только рука архидьякона удерживала его теперь от падения в реку.
— … я жалею об этом, — бесстрастно закончил Люциус, медленно разжимая пальцы.
Короткий всплеск потревожил в следующий миг тишину ночи, но больше, ни единого звука за ним не последовало: от леденящего холода у Маркоса сразу перехватило дыхание (что не позволило ему воззвать о помощи), а тяжесть быстро намокшей одежды лишила его возможности бороться за свою жизнь. Он тонул. А архидьякон, стоя на причале, с ужасающим хладнокровием наблюдал его гибель.
— Сие есмь твой выбор, — прошептал он, когда Маркоса уже почти не было видно под толщей темных вод, принявшей его в свои объятия, реки. — И да приими же смерть!
***
В Собор святого Павла архидьякон вернулся около полуночи. Он поднялся в потаенную келью, зажег огарок свечи и сразу же взялся за лежавшую на столе тетрадь.
«Как оказывается милостива память и податлива совесть» — написал Люциус, перечитав записи из своего дневника. — «Не прошло и десяти дней, а я почти забыл о том, какие чувства испытал, впервые отняв у человека жизнь: боль, ужас, отчаяние… все то, чего не было сегодня… когда я сделал это вновь».
Таким вступлением он начал описание этого весьма насыщенного событиями дня. На листах жесткой бумаги, под выведенной крупными буквами датой — 22 февраля 1666 года, — архидьякон запечатлел и свои утренние беседы, и королевский прием, и, окончившуюся столь трагично, встречу с Маркосом Обклэром.
Он перенес на страницы дневника целый день своей жизни: день занимательных разговоров, день новых знакомств, день удивительных встреч и происшествий… еще один день закончившийся убийством. Вот только пересказ о нем, на сей раз завершился холодной фразой: «Я не жалею об этом».
Глава XII. Последствия
На следующее утро Люциус проснулся от настойчивого стука в дверь своей кельи. Это причетник Павел, по просьбе заявившегося в храм бледного и чрезвычайно взволнованного Филиппа Вимера, решился в столь ранний час потревожить сон архидьякона и, как оказалось, поступил правильно: услыхав, что в приходской части Собора, нетерпеливо расхаживая между двумя колоннами и нервно покусывая губы, его ждет Филипп, Люциус поспешил спуститься к нему.
— В чем дело, друг мой? — спросил он у, метнувшегося в его сторону с явным намерением сказать что-то важное, молодого человека.
Но тот, скользнув взглядом по замершему рядом с архидьяконом причетнику, умерил свой порыв и сдержанно, но все ж заметно дрожащим голосом, произнес:
— Вы помните наш вчерашний разговор, святой отец?
Эти слова прозвучали столь многозначительно, что Люциус нахмурился. После событий прошедшего вечера, повлекших за собой смерть Обклэра, он предвидел подобный визит Филиппа, однако не ожидал его так скоро — ведь это должно было означать, что тело Маркоса уже обнаружено.
— Будьте любезны… — обратился он к Павлу тоном, в котором явственно послышалось требование оставить его наедине с Филиппом, а потом, дабы причетник не нашел в этом требовании чего-либо странного, с холодком добавил: — Тайна исповеди.
Павел, почтительно поклонившись архидьякону, отошел.
— Я помню тот разговор, — возвращаясь к вопросу Филиппа, проговорил Люциус. — И, признаться, весьма обеспокоен тем, что вы намерены к нему вернуться. Мне казалось, что ваше решение…