Мэн-цзы сказал, что один из сановников царства Ци его всего лишь спросил, существует ли смысл в нападении на Янь? Так как поведение правительства Янь достойным назвать не поворачивался язык, он ответил: «Смысл существует». Если бы тот сановник соизволил уточнить, кому предназначено напасть на него? Тогда Мэн-цзы готов был сообщить о том, что только добродетельный правитель, назначенный Небесами на выполнение данной миссии, мог бы вторгнуться на территорию этого царства. Но, к сожалению, сановник правительства Ци не задал ему такой вопрос, а сразу же ринулся готовить нападение на соседа. При таком раскладе, удивился Мэн-цзы, как его можно обвинять в том, что он якобы советовал правителю Ци напасть на Янь?

При всем при этом не составит труда отыскать вполне заслуживающие восхищения черты характера Мэн-цзы. Никому еще не удалось более красноречиво сформулировать свою заявку ученого и достойного человека на почетное место, выше которого занимают только те, кто наделен великолепием князей. Такой человек, утверждает Мэн-цзы, должен относиться к суетному успеху и провалу с полным безразличием, успокаивая себя пониманием того, что при его сложившейся репутации, если в мире ему не досталось достойной оценки, вина за это лежит не на нем самом, а на обитателях этого мира. Его успех нельзя измерять протяженностью сферы его деятельности. Он оценивается по манере, в которой он ведет себя внутри такой сферы. «Существует благородство Небес, – сказал Мэн-цзы, – и благородство людей». Благородное сословие людей определяется своей принадлежностью к князьям, сановникам или великим чиновникам. А благородство Небес составляет принадлежность «к людям милосердным, правдивым, высокоидейным и благоверным, а также тем, кто испытывает неизбывную радость от своей добродетели». Правителей отличают манеры, характерные для их положения, делится своими наблюдениями Мэн-цзы; но насколько возвышеннее дух ученого, обитающего в просторном жилище мироздания! Он говорит: «Живет в просторном жилище мироздания, занимает свое подобающее в нем место, идет по великому его пути; когда удовлетворено его желание на официальную должность, он воплощает в жизнь свои принципы вместе со всеми; когда такое его желание посрамлено, он воплощает их в жизнь в одиночку; богатство и почести не способны развратить его, бедность и посредственные условия жизни не заставят его измениться, власть и сила не могут поставить его на колени: таков по-настоящему великий человек».

Такое возвеличивание ученого представляется не просто вопросом абстрактного принципа. Без него вполне определенно было не обойтись в борьбе за влияние и власть, которая шла между учеными и аристократами. Конфуций советовал правителям передать бразды управления своими министрами мужчинам добродетельным, способным и образованным. Немного позже, как мы уже убедились, традициями, касавшимися легендарных императоров, утверждалось, будто в древности даже правителей выбирали за их достоинства, а не родовитость; фактически они служили иллюстрацией того, что наследственные правители были всего лишь самозванцами, восседавшими на престолах без достаточного на то основания. В трактате «Мэн-цзы» мы находим однозначное утверждение о великом превосходстве ученых над наследными аристократами.

Тем самым создавался фундамент для солидного утверждения особого положения учителя в китайском обществе. В Китае любой учитель пользуется великим уважением; и мы находим у Мэн-цзы высказывание о том, что наставник правителя занимает положение, приравниваемое к отцу или старшему брату, то есть считается скорее его сюзереном, чем вассалом. Пользуясь таким утверждением и собственными убеждениями в своей ценности, кое-кто из конфуцианцев потребовал от правителей, при которых они служили советниками, самого трепетного внимания к себе. Мэн-цзы рассказал, что внука Конфуция по имени Цзы Сы постоянно сопровождал человек, обязанность которого заключалась в том, чтобы уверять его в уважении со стороны князя Лу; иначе Цзы Сы грозил покинуть его двор. Мэн-цзы к тому же поведал нам о том, что этот внук Конфуция очень оскорбился, когда его князь однажды предположил, что они могли бы стать друзьями; Цзы Сы с порога отверг такого рода оборот событий. Вообще-то, Мэн-цзы утверждает, что добродетельным правителям древности даже не разрешали надоедать достойным ученым частыми посещениями, если только они не доказывали своего самого искреннего почтения к ним.

Сложным предметом для освоения считался порядок подношений со стороны правителей в пользу ученых. Ученые без таких подношений просто не могли существовать, и все-таки из-за таких подношений ученые попадали в оскорбительно зависимое положение. Мэн-цзы заложил основы принципа, в соответствии с которым подношения должны поступать с полнейшим почтением и таким манером, чтобы ученому не пришлось постоянно беспокоиться о принесении благодарности правителю за них. Сам Мэн-цзы очень обиделся, когда главный министр царства Ци послал ему гостинец из столицы, не позаботившись о том, чтобы совершить поездку в город, где Мэн-цзы проживал, и вручить подношение лично.

Мэн-цзы полагал далеко ниже достоинства такого ученого, каким он был сам, чтобы его могли вызвать по требованию правителя. Это он наглядно продемонстрировал почти ребяческой выходкой, когда служил при дворе царства Ци. Мэн-цзы уже было собрался идти ко двору, когда от царя пришло некое послание. Царь хотел пригласить Мэн-цзы к себе, но, помня о его обидчивости, написал, что собирался навестить мудреца, но, к сожалению, немного занедужил; поэтому спрашивал, приедет ли Мэн-цзы, чтобы с ним повидаться. Вспылив, Мэн-цзы отказался от своего плана посещения двора, сослался с сожалением на такое же плохое самочувствие и к царю не пошел. На следующий день он отправился навестить другого человека, но на пути домой один из его учеников передал ему новое послание. Царь прислал лекаря, чтобы тот занялся избавлением Мэн-цзы от недуга, и этот сгорающий от стыда ученик сказал, что его наставник как раз направляется ко двору. Итак, в послании говорилось, чтобы Мэн-цзы не возвращался домой, а без промедления отправлялся ко двору. Но Мэн-цзы пошел в другое место, чтобы провести там предстоящую ночь.

С учетом всего сказанного можно предположить, что Мэн-цзы занимал позицию еще более бескомпромиссного противника принципа потомственного наследования власти, чем был Конфуций. И на самом деле следует отметить его большой упор на тот факт, что легендарный император Яо оставил свой престол не собственному сыну, а самому толковому и добродетельному человеку своей империи, то есть земледельцу по имени Шунь. Более того, Мэн-цзы говорит царю Ци о том, что управление государством следует поручить тем, кто познал искусство управления; предположим, что он имеет в виду ученых-конфуцианцев. И он говорит, что вмешательство царя в управленческие решения таких сановников напоминает попытки поучения искусного резчика по нефриту его ремеслу во время работы.

При всем этом Мэн-цзы при всякой удобной оказии обращает внимание своей аудитории на важность благожелательного обращения с великими родами, пользующимися наследными полномочиями. Он говорит тому же самому царю Ци, что правителю не следует составлять протекцию во власти людям, беспочвенно претендующим на обладание добродетелью и необходимыми для того навыками, если только у него не остается другого выбора. Ведь радением за такого рода деятелей правитель подвигнет тех, кто с ним не связан кровными узами, обойти его родственников и ставит чиновников подлого происхождения выше представителей родовитого сословия.

Эти довольно-таки удивительные взгляды можно объяснить двояко. С практической точки зрения не приходится сомневаться в том, что следовало опасаться гнева оскорбленных родственников правителя в том случае, если они пользовались большим авторитетом; отсюда, однако, вытекает вопрос: разумно ли тогда пытаться ослабить их власть вместо того, чтобы ее укреплять? Размышления Мэн-цзы по этому поводу можно радикально подправить тем фактом, что он сам, как известно, по рождению принадлежал к благородному сословию и что он обычно вращался в аристократических кругах. Мы находим у него комментарии, звучащие со вздохом сожаления, по поводу атмосферы, в которой пребывают правители в силу своего положения, и заявление о том, что «тем, кому выпало служить советниками великих мира сего, судьбою предназначено их презирать, а не любоваться их великолепием и показухой». Роскошные дворцы, изобилие всевозможной трапезы, сотни слуг и наложниц, неумеренные удовольствия и вина, а также азарт охоты в сопровождении тысячи колесниц обоза в конце концов Мэн-цзы оценивает так: «Мне не нужны, если бы я мог их себе позволить… Мне хватает того, что мне известны преданья старины. С чего бы мне испытывать благоговейный трепет перед царями?» Сказано храбро! Только вот закрадывается сомнение: ничто человеческое Мэн-цзы не чуждо, и разве у него не возникало зависти к правителям, хотя бы подсознательной?

Мэн-цзы питал живой интерес к иерархии феодализма, и иногда удается встретить конфуцианцев более поздних поколений, оправдывавших феодализм как общественный уклад. Несомненно, такие воззрения появились еще во времена самого Конфуция, и они послужили укреплению мнения о том, что этот мудрец относится к последовательным апологетам феодальной системы, хотя и очень трудно найти достоверные доказательства такой его позиции.

Ни одно из этих соображений, однако, не подвигло Мэн-цзы опуститься до откровенного заискивания перед правителями его времени или смирения дерзости, с какой он обвинял их за преступления, а также требовал для них заслуженной кары. «Существует ли какое-либо различие, – спросил он царя Лян, – между убийством человека дубиной и клинком?» – «Никакого», – ответил этот царь. «Существует ли какое-либо различие между совершением убийства клинком и способом управления?» – «Нет», – сказал царь. Тогда Мэн-цзы вынес ему приговор: поскольку способ его управления причиняет смерть кое-кому из его народа от голода, царя фактически следует признать убийцей.

Мэн-цзы сказал царю Ци, что порочного правителя можно исправить с помощью его сановников. Здесь, однако, он предложил некоторое уточнение. Министрам, не связанным с правителем кровными узами, следует откровенно говорить ему об ошибках, и, если он не прислушивается к ним, им следует спокойно подавать в отставку. А вот те министры, которые приходятся ему родственниками, должны, если он не исправляет свою ущербную политику после разумной критики, сместить его с престола. Существует документальное свидетельство того, что, когда Мэн-цзы сообщил царю такой вывод, тот «переменился в лице».

Самообладание того же самого царя, должно быть, еще больше омрачило атмосферу продолжившейся беседы с Мэн-цзы. Царь сказал, что он слышал, будто последний правитель династии Шан по имени Чжоу погиб от руки одного из своих подданных, основавшего новую династию; это на самом деле случилось именно так, спросил он. «Так сказано в летописях», – ответил Мэн-цзы. Тогда царь задал следующий вопрос: «А может ли подданный убивать своего государя?» [Мэн-цзы] отвечал: «Того, кто губит человеколюбие, называют злодеем, того, кто губит справедливость, называют жестоким. Злодеев и жестоких людей называют простолюдинами. Я слышал, что убили простолюдина Чжоу, но не слышал, что убили государя».

Возможно, Мэн-цзы больше всех остальных древнейших китайских философов заслуживает звания правоведа, или, во всяком случае, упоминания как мудреца, предпринявшего попытку нормотворчества в том смысле этого слова, который подразумевал великий для европейцев Платон. Мы находим его стоящим поодаль и размышляющим о том, чему должно и могло бы служить государство, а затем предлагающим конкретную программу достижения задуманного человеком.

Основной постулат политической программы Мэн-цзы состоял просто в том, что залогом успеха следует считать добродетель. Царь Лян сказал Мэн-цзы, что прежде его государство считалось могущественным, однако за время его собственного правления оно неоднократно подвергалось нападению соседей и лишилось из-за них некоторых областей своей территории. В одной из тех войн сложил голову собственный сын царя. Теперь он хотел отплатить за пережитые поражения; что бы, спросил он, мог посоветовать Мэн-цзы? Мэн-цзы поведал царю о том, что для приобретения контроля над всем Китаем для начала достаточно овладеть очень небольшой территорией соседей. Он рассказал:

«Если ваше величество дарует народу милосердное правительство, которое облегчит наказания и штрафы, снизит налоги, заставит глубоко вспахивать поля и тщательно их пропалывать, а также принудит крепких телом мужчин использовать свой досуг для проявления сыновнего благочестия, братской почтительности, искренности и верности таким манером, чтобы дома они служили своим отцам и старшим братьям, а за границей они служили своим старшим по возрасту и начальникам, – тогда ваш народ будет в состоянии по вашему распоряжению, вооруженный простой палкой, приспособленной под себя самостоятельно, отбить вторжение… солдат, защищенных мощной кольчугой и снабженных острым оружием».