Думаю, что глава эта будет не полной, если не расскажу то, что я видел во сне, под сладкий, я бы сказал, колыбельный треп Павла Петровича. Хочу рассказать вам сейчас же, пока этот сон не забыл! А видел я следующее.
Будто сижу за столом и пишу. И пишу помимо своей воли. Не хочу, а пишу. Словно кто-то моей рукой насильно водит. И вот что выводила моя рука!
Старец Симеон Сенатский лежал на каменном полу возле кровати, сжимая в правой руке нательный свой крест. Рубаха его была разодрана, и на пухлой груди была выписана (крест-накрест, видно, ножиком полоснули) то ли наша русская буква «ха», то ли иностранная — «икс». След от ножа был бритвенно тонок, и крови почти не было. Невозможно было вообразить, что из-за этого он умер. А он несомненно был мертв.
Отец Паис склонился над ним и закрыл ему глаза. Ужаса в глазах у убитого старца не было. Ужас стоял в глазах у самого монаха, когда он закрывал ему глаза, будто спрашивал у него: «Кто следующий?»
Взгляд синих глаз убиенного старца был ясный, бездонный, словно в озере отражалось небо. А в келье было сумрачно. Горела всего одна свеча, а огонь в лампаде перед иконой в углу был потушен. Наверное, убийцей.
— Все в точности так же, ваше высокопреподобие, как и у первых, — сказал после некоторого раздумья отец Паис архимандриту Александру. — Что будем делать?
— Снесите тело на ледник, келью закройте. Государю я сам напишу, — ответил архимандрит и вышел вон из кельи.
Через неделю на столе у государя Николая Ι лежало письмо от настоятеля Соловецкого монастыря архимандрита Александра.
— Какое мне дело, как убиты эти трое монахов? — строго выговаривал государь то ли настоятелю, который во всех подробностях описал «происшествие» в его монастыре, то ли Александру Христофоровичу Бенкендорфу. — Мой брат убит! Разберитесь.
— Уже разбираемся, Ваше Величество, — ответил Александр Христофорович, шеф жандармов и главный начальник Третьего отделения собственной Его императорского Величества канцелярии. — Но смею заметить, письмо архимандрита Александра и список тех лиц, который он к письму приложил, наводит на некоторое сомнение!
— Какое же?
— Видите ли, Ваше Величество, письмо и список разной рукой написаны. К тому же в этом списке три лица Вам, Ваше Величество, хорошо известные. Это — Порфирий Петрович Тушин, Бутурлин Василий Васильевич и его жена Бутурлина Евгения Александровна.
— Вы думаете?
— Я лишь предполагаю, Ваше Величество, что они подозрительно вовремя там оказались. И еще, Ваше Величество… составитель этого списка уж больно явно из всех богомольцев их выделил! Жену Бутурлина он под ее девичьей фамилией — Жаннет Моне — занес. Всех прочих в алфавитном, так сказать, порядке перечислил, а их скопом… после буквы «Ха».
— Кому вы поручили это дело?
— Князю Ростову Павлу Петровичу.
— Не тому ли Ростову, что на Марии Балконской женат? Он, кажется, и в том Деле участвовал? Батюшка мой покойный тогда ему еще фамилию смешную дал… чирикающую!..
Тут мой сон прервался. Павел Петрович в бок меня толкнул. Лизит, тощая английская селедка, в его рассказе крикнула: «Ваша дама бита!» Видимо, решил, что я не должен был пропустить эту кульминацию в его «Пиковой даме».
— А скажите, Павел Петрович, — спросил я его, когда мы вылезли из коляски и пошли по полю, заросшему бурьяном, — зачем вы меня сюда привезли?
— А за тем, чтоб этот камень показать! — подвел он меня к огромному валуну. — Его с Белого моря сюда привезли, из Соловецкого монастыря. Под ним двадцать пять фельдъегерей покоятся.