— Я образно выразился, а вы меня буквально поняли. Граф давно умер, а имение его сожгли еще в 1905 году. Да, кстати, забыл! Этот Т. К. еще копию карты Суворова к сему документу приложил.
— Она у вас?
— Нет, она у англичан. А сама карта Суворова до сих пор под грифом «совершенной секретности» пребывает. Так что, — развел он руками, — ничем не могу вам помочь!
- А если по памяти вы мне ее нарисуете?
— Не могу! Не видел я этой карты. Да если бы видел, я — человек не военный, — что в ней мог увидеть, что запомнить? Были бы другие карты (вы понимаете меня — какие?), я бы вам их в мельчайших подробностях описал! — И он вздохнул так сладко, так по-детски, что в голову ко мне пришла шальная мысль: «А спрошу-ка врасплох — вдруг проговорится!» — и я спросил:
— Так это вы Маркова в карты обыграли?
— А кто же еще! — ответил он возмущенно. — Ой, — всплеснул он руками, — проговорился! — И дико захохотал.
Глава седьмая
Русские такое значение придают слову, что даже лечат им — и, что удивительно, порой вылечивают!
Вот образчик этого. Сие это русское «лечение» происходило в бане.
— А больше всего бойся курносого, Александр Васильевич! От него у тебя хворь через пять лет случится.
— Царя-батюшку, что ли, Матрена?
— Нет, не его. При порохе он, курносый, при артиллерии. Запомни, при артиллерии. Одно от них спасение — драгун.
— Драгун? Что за драгун?
— Не знаю, батюшка, что за слово «драгун». Но он, «драгун», твое спасение!
Ты меня — государя, — когда я в гневе на тебя, полюби. Докажи, что ты русский человек!
Ложь никогда не бывает тайной. На то она и ложь, чтобы все ее знали, для того она и выдумывается!
— Вот сколько я вам эпиграфов надиктовал! — засмеялся Павел Петрович. — И все вроде бы в разные стороны глядят. А ведь нет! Они глядят на все четыре стороны, как наблюдатели князя Ростова с воздушного шара глядели, чтобы охватить весь окоем нашей жизни.
— Так у вас эпиграфов всего три! Где четвертый? Или он — наш этот разговор?
— Нет! Сейчас и четвертый будет!