Прежде всего, препарат обладал способностью погружать человека в подобие транса, отключать его сознание от действительного мира, создавая при этом новую реальность. Ничуть не менее подлинную, вот что главное! Корона из трёх обручей как бы охватывала мозг, сливалась с ним и наделяла его особенными свойствами.

…Сегодня совершенно точно известно и многократно доказано, что человеческий мозг, независимо от того, что может рассказать его обладатель, сберегает память обо всём, что человек видел, слышал, чувствовал, пережил. Скажем, каменщик подсознательно «помнит», сколько кирпичей было в стене, которую он сложил десять лет назад, пример примитивный, но яркий. Людям только кажется, что они что-то забыли, в действительности же сохраняется вся – именно вся! – информация; там, в потаённых глубинах, словно бы записана по минутам человеческая жизнь. Наши эмоции, наши мысли, наши поступки. Применяя сложные психотехники, можно вытаскивать часть такой спрятанной информации наружу, в сознание.

Но только часть, а вот созданная Стэнфордом панацея могла разморозить всю информацию! И делала это. Человек под влиянием тройной короны препарата получал уникальную возможность прожить жизнь заново, всю жизнь или отдельные её эпизоды. Причём прожить не менее полно, ярко, не менее реально, чем наяву. Время переставало иметь значение, оно как бы исчезало, секунды транса субъективно могли вмещать годы.

Главное, однако, заключалось не в этом. Там, во «второй реальности» внутреннего мира, – ничуть не более иллюзорной, чем реальность «первая»! – человек мог вести себя по-иному, совершать не те поступки, которые он совершал когда-то, по-другому мыслить и действовать, опираясь на свой жизненный опыт и понимание мира. Человек не становился марионеткой, он сохранял свободу выбора и воли, вот только направленность его воли менялась. Жизнь, прожитая здесь, до встречи с могущественной панацеей Стэнфорда, представала как бы черновиком с множеством помарок. Панацея позволяла провести «работу над ошибками», а кто из людей втайне не мечтал о такой возможности?

Да, но что же станет критерием ошибочности? И здесь препарат, созданный его же руками, вновь удивил Стэнфорда.

«Нет, недаром панацея видится мне как единая корона из трёх связанных обручей, – думал Дик, рассматривая десять гран готового препарата, тёмно-фиолетовые тетраэдрические кристаллики, лежащие на донышке стеклянного бюкса. – Каждый обруч соответствует одному из уровней психики. Если использовать терминологию моего странноватого знакомца, профессора Фрейда, – подсознанию, сознанию и сверхсознанию. Обычно эти этажи разделены, а панацея объединяет их! Именно так, а результат объединения, по-моему, и называется душой».

Всё верно! Панацея, созданная Стэнфордом, растормаживала подсознание, но при этом оставляла его под контролем высших элементов психики. И человек под действием препарата хотел стать таким, каким он видел себя в идеале! И становился таким там, во «второй реальности».

Всегда есть у личности какие-то нравственные нормы и ориентиры, моральные принципы, пусть порой и не совпадающие с общепринятыми. Иначе это уже не человек, а злобное, опасное животное. Кстати, оно тем опаснее, чем большим интеллектом и волей наделено, но в таком случае лечить душу поздно – она уже умерла. А исцеление, в том числе духовное, возможно для чего-то живого!

Словом, Ричард Стэнфорд считал, что добился своего, и мечта, влекущая его с детских лет, сбылась. Это вещество могло пробуждать совесть, очищать душу, делать людей лучше. Приближать их к Богу, позволить расслышать отголоски мировой гармонии… Это ли не счастье?!

А ещё Дик вмонтировал в панацею трансформированные восьмиконечные звёздочки гекатина. Не из каприза, а по необходимости – без такой составной части тройная корона не проявляла активности. Теперь этот компонент поменял свои жутковатые свойства на прямо противоположные, он должен был включаться в самом конце действия панацеи, даря человеку, принявшему препарат, чувство высочайшей радости и полноты бытия.

Стоит ещё раз сказать: благодаря своим уникальным возможностям Ричард Стэнфорд был абсолютно уверен в том, что созданный им препарат будет работать именно так. Дик просто видел это, но вот проверить экспериментально не мог! Даже на себе, хоть такое желание возникало у Стэнфорда не раз и было необыкновенно сильным. Найти добровольца? Это не имело смысла, потому что поделиться своими впечатлениями, подтвердить правоту предвидений Ричарда человек, побывавший под воздействием препарата, уже не смог бы. Такой человек должен был заснуть вечным сном…

Да! Было у панацеи Ричарда Стэнфорда то самое особое свойство, мысль о возможности и даже неизбежности которого забрезжила в мозгу Дика ещё тогда, во время азиатского путешествия. Неизбежной расплатой за приём препарата должна была стать смерть. И, как ни старался давший себе слово Ричард заблокировать это свойство, ничего у него не получалось. Панацея либо была совершенно безопасной, но не работала, либо, в активной форме, работала, но в конце своей работы убивала. Нет, она не была ядом в обычном смысле этого слова. Просто человек под её влиянием тратил столько душевных сил, что жизнь угасала в нём. Просто-напросто без всяких видимых причин останавливалось сердце…

Вскоре Ричард сдался. Он понял: это оборотная сторона созданной им медали, это реверс, который, возможно, ничуть не менее важен, чем аверс. Как нельзя представить себе палочку с одним концом, так невозможно создать лекарство для душ, которое оставляло бы излеченного человека в живых!

«Но почему так? – мучительно думал он. – Я глубоко уверен, что в этой особенности панацеи проглядывает высшая воля. Молоко богини Кали вспоминается… Слова байраги Баралти… И безмятежная улыбка счастливого Будды, отрёкшегося от жизни ради нирваны. Что там говорил профессор Фрейд относительно Эроса и Танатоса? Что подсознательная тяга к смерти имеется у всех людей?»

Так в чём же смысл такой тяги? А ведь есть она, тут профессор не ошибся!

Ричард спрашивал себя: имеет ли он право отказаться от своей миссии, если её выполнение будет связано с необходимостью нести не только счастье и очищение, но и смерть, неразрывно связанную с этим счастьем? Разве тогда его жизнь, всё, что он уже совершил, не потеряет оправдание? Он думал о том, что земное существование человека по большей части представляет собой цепь страданий и лишений, бесконечную погоню за миражами, стремление достичь ложных целей, болото грязи, а порой и крови, в котором тонут несчастные люди. Тонут сами и топят своих ближних. Недаром же не кого-нибудь, а дьявола именуют Князем мира сего.

Тот факт, что жизнь человеческая устроена плохо, может быть, имеет глубокий внутренний смысл, говорил себе Стэнфорд. Легче с ней расставаться будет, когда пора придёт! Так что плохого в том, если он, избранник высших сил, приблизит эту пору, давая взамен возможность прожить другую, счастливую жизнь? Позволяя реализоваться всему самому лучшему и светлому в человеке, наделяя его неискажённой судьбой?

Эта жизнь, эта судьба будут лишь иллюзорными? Да ничего подобного! Его панацея погрузит человека в реальность, которая станет ярче, действенней, актуальнее тупой обыденной действительности, которую люди лишь по недоразумению принимают за подлинный мир. На самом деле этот мир – ловушка Сатаны, а созданный им, Ричардом, препарат открывает путь к освобождению, ломает ловушку, дарует человеку истинную судьбу!

Когда человек испытает высочайшее блаженство, когда его душа – благодаря его, Ричарда, вмешательству, уж он-то знает теперь, как это сделать! – очищена от грязи, а ум от дурных помыслов, стоит ли такому счастливцу и дальше влачить земное существование, вновь нырять в мутное месиво обыденности? Не лучше ли ему вознестись к Создателю, чтобы не погрязнуть в грехах и не запачкаться сызнова? Не лучше ли из рая земного, который создал для него своим искусством Ричард, сразу перенестись в рай небесный?

…Лишь сейчас, в продуваемом ледяным ноябрьским ветром Стэнфорд-холле, Ричард ответил на этот вопрос твёрдым и категорическим «да!». Он принял окончательное решение.