– Ну ладно, валяй, что ж… – вяло махнула рукой Оля. – Все равно ж тебя никакими просьбами не удержишь… Давай, пока дети со двора не пришли. Выскажи все, что обо мне думаешь. Ты ж без этого никак не сможешь и не уснешь потом, наверное.
– Что значит – валяй? Ты как с матерью разговариваешь? Да ты хоть понимаешь до конца, что сейчас натворила, глупая? По-моему, совсем не понимаешь, отчета себе не отдаешь!
– Мам… Ты сразу скажи: ты сейчас диалога хочешь или монолога? Может, я не буду на заданный вопрос отвечать, и ты все же монологом довольствуешься?
– Не хами матери, я сказала! Еще раз спрашиваю: отдаешь ли ты сама себе отчет, что сейчас натворила?
– Значит, ты диалога требуешь… Ладно, я отвечу вопросом на вопрос – и что же я такого натворила, по-твоему?
– Да ты… Да ты же сейчас жизнь свою разрушила, Оль, судьбу свою разрушила! Тебе судьба такой шанс дала, а ты! Потом ведь сто раз пожалеешь, глупая! Пожалеешь, что о детях не подумала, о себе не подумала… Да и обо мне, наконец! Ведь этот человек любит тебя, сразу видно! И детей бы твоих любил как своих! Ты хоть представляешь, сколько всего он им может дать? Да это, по сути, была бы совсем другая жизнь… А я? Я всегда, между прочим, мечтала в большом доме жить, на природе…
– Так сама бы и выходила за него замуж, мам, в чем дело-то? – попыталась перевести разговор в шутку Оля, да не тут-то было. Валентина Борисовна совсем шутки не приняла, только рассердилась пуще прежнего и даже чуть слезу не пустила от нанесенной обиды.
Но не заплакала все же, стерпела. Только проговорила почти злобно:
– Вот погоди, погоди… Потом сама будешь жалеть, вспомнишь меня, да поздно будет. Десять лет – слишком долгий срок для любой бабы. Завоешь, когда от одиночества небо с овчинку покажется. И мне тоже… Мне тоже придется на все это глядеть, никуда не денешься… Ты хоть подумала, как я все это переживу, а? Если ребенок несчастен, то мать того горше несчастна, пойми это, наконец!
– Мам… Я обещаю тебе, что ни о чем жалеть не стану. Успокойся, пожалуйста. Не надо тут… Кликушествовать. Хватит уже, мам.
– Да это ты сейчас так говоришь! А вот пройдет еще года три… И сама себе не обрадуешься, и понимать не будешь, кто ты на самом деле есть. Ни жена, ни вдова… И дети без отца будут расти…
– Все, мам, прекрати! Поговорили, и хватит!
– Нет, не хватит!
– А я сказала, хватит! И вообще… Ты же не знаешь ничего толком, а говоришь! Не хотела тебе заранее рассказывать, сглазить боялась… Но теперь скажу, если уж на то пошло! Дело в том, что я на днях звонила адвокату, который Мишино дело вел…
Оля замолчала, будто выдохлась на полуслове. А может, и впрямь испугалась – не надо бы говорить… Вдруг и впрямь сглазит?
– Ну? Чего замолчала? – поторопила ее Валентина Борисовна. – Говори, если начала! Что тебе адвокат сказал?
– Да он вроде как меня обнадежил, мам… – осторожно произнесла Оля, нервно сплетая пальцы рук. – Сказал, что того начальника с высокой должности сняли…
– Какого начальника, Оль? Говори толком!
– Ну, помнишь, у парня, которого Миша застрелил, отец был большой начальник? Такой большой, что прокурор все по его указке решал? Адвокат тогда сказал, что у Миши никаких шансов на условно-досрочное освобождение нет… Мол, прокурор проследит… А теперь он говорит, что и начальника этого с должности сняли, и прокурорская голова вслед за ним слетела. Так что можно теперь на условно-досрочное подавать, все шансы есть…
– Ой, да что-то не верится мне в этот призрачный шанс, Оленька…