Вбежав в подъезд, мы заскочили в вызванный кем-то лифт – там нас встретили наши соседи, муж и жена. Оба были весьма встревожены.
– Мне кажется, это у нас, – трагически пролепетала соседка.
– Нет, это – у нас, – упавшим голосом парировала мама.
Лифт поднимался неимоверно долго – не знаю, сколько раз мама успела его проклясть.
Пройдя в квартиру, возгорания мы не обнаружили – только все комнаты заволокло дымом, особенно кухню, балкон и зал. Дотла выжигая содержимое сковородки, плита фанатично коптила потолок. Как только мы ее выключили, стало понятно, что всё обошлось – напряжение моментально спало. Как водится, мама сразу обняла меня, прослезившись и извинившись.
Мы настежь открыли все окна, чтобы проветрить помещение. Оставаться в квартире не хотелось, и мама предложила пойти погулять. Сбросив нервное напряжение, помирившись, повеселев, мы отправились в парк, дорога к которому лежит через всё тот же Каменный Лог. На этот раз мама всё тщательно проверила – плиту, утюг, все розетки…
ЭТАЖ ДЕСЯТЫЙ
24 августа, суббота
Какие книги читает Бог?
Ответ на этот интригующий вопрос я едва не узнал во сне.
Грузовой лифт – обычное устройство лишь для обычных людей, для тех, кто не способен (или боится) заглянуть в мрачные бездны бытия. Когда же в его пасти оказался я, лифт превратился в машину, покоряющую пространство и время. Считается, что с четырнадцатого этажа можно ехать исключительно вниз, выше – уже невозможно; но это мнение ошибочно. Я увидел огромную, достаточно сложно устроенную панель – целая россыпь кнопок, каскад неведомых стрелок, датчиков, циферблатов… Лифт – космический корабль, осознавал я, и восторг мой оборачивался ужасом, а ужас – так и норовил вернуться к изначальному восторженному состоянию.
В специальное поле следовало вбивать информацию: любая точка земного шара в любой год, любой период времени – прошлое и будущее оказались в моей власти; только протяни руку – и… В сущности, именно об этом я и мечтал всю жизнь – всё изменить, кардинально переустроить, устранить жестокий, несправедливый порядок вещей. И вдруг – мое существование резко отравило мерзкое, обескураживающее чувство, хлынувшее вместе с кровью по жилам, пронизавшее меня всего без остатка: я испугался. Ужас мой удесятерился, но этот ужас был совсем другим: ничего возвышенного, потустороннего, космического – только самое постыдное, низменное, земное.
Но так же внезапно пришло и спасение: я ощутил некую неодолимую силу, могучую опору. Это было нечто, что в нужное мгновение подхватило мой слабый, трусливый организм; нечто, что с готовностью взяло меня на поруки. Сила эта, совершенно неосязаемая, была, однако, где-то рядом, – нечто, несоизмеримо более могущественное и значительное, чем я, простой мечтатель и хлюпик.
Лифт сам принял решение. Он затрясся так сильно, что я повалился на пол; я кричал… нет, этого мало сказать – я вопил, жалобясь остановить его движение, способное расплющить мое несчастное тело. Каждый сантиметр кожи и каждый волосок мой трепетал, и я задавался вопросом, выдержу ли я эти адские перегрузки. Между тем всё происходило куда стремительнее, чем я мог ожидать, чем мог представить всякий человек, привыкший мерить себя и мир ничтожными земными мерками. Лифт мчался сквозь Вселенную, играючи преодолевая все стадии ее становления и развития, и там, за его тонкими стенками, в холодном безвоздушном пространстве, где невозможна жизнь в человеческом представлении, ослепительно сияли галактики, грозно и торжественно пульсировали черные дыры, такие же ослепительные в своей черноте, безропотно рвалась и потом плавно срасталась темная материя, бешено клокотала темная энергия, и всюду неслышно парила витальная гравитация… Двигались же мы к микроскопической, но невероятно плотной, всеобъемлющей точке, в которой, видимо, и случился Большой взрыв – точке отсчета и в то же время конца всего. Этой точкой – этим Абсолютом – и был Бог.
Всё исчезло. Я не понял, что произошло. Возможно, от потрясения я на какое-то время потерял сознание, но вот удивительно – прежнего лихорадочного дурмана как не бывало: голова была чрезвычайно ясная. Удивительно ясно стало и вокруг – как будто включили свет.
Место, в котором я оказался, напоминало обычную квартиру. На языке у меня вертелось язвительное словосочетание: «мещанский быт», и я едва не ударил себя по губам за такое святотатство. Тем более что, говоря по правде, это было не совсем справедливо: в как будто бы «обычной квартире» было нечто неуловимо странное. И (возможно, еще одно святотатство) – бездушное; в том, однако, смысле, что скверный дух смертного, греховного человека не гостил здесь доселе никогда…
Минимализм интерьера. Редкая мебель цвета чистейшего высокогорного снега сливалась с поразительною белизною стен, что создавало ощущение дополнительного объема, живительной свободы, не знающей понятия о тесноте, а еще – морозной прохлады, как будто широко открыта форточка в зимнюю ночь. Я успел подумать, что если отвлечься и не сфокусировать вовремя взгляд, здесь легко можно на что-нибудь напороться, споткнуться… Впрочем, в комнате действительно не было почти ничего – только диван, журнальный столик, шкаф, ковер.
Точнее описать обстановку не смогу. Вскорости для встречи со мной вышел Хозяин – не ступающее, а скорее парящее Существо… Тут уж мне не хватит никакой памяти, дерзости, никаких языковых средств, чтобы прибавить к моему нескладному, сбивчивому рассказу еще несколько, изначально ущербных и нелепых, слов о Нем.
Я не знал, как мне быть, но, угадав мое волнение, Он сделал мне радушный, умиротворяющий жест и сразу же, как бы извиняясь всем своим видом, еще ненадолго отлучился, как будто забыл что-то в соседней комнате. Так у меня появилась передышка. Не было сомнений, что через минуту-другую Он явится вновь – для основательного разговора со мной, разговора, которому теперь уж ничто не помешает.
Подумать только, я был на приеме у самого Бога! Впрочем, что я пишу? – В том-то и дело, что не на приеме, а, страшно сказать, в гостях, ведь позвали меня не на работу, не в офис, – нет, это было именно личное пространство. Конечно, пригласили не как старого друга – ни о каком панибратстве не могло быть и речи; могу сравнить это с теперь уже давнишним моим визитом к научному руководителю – крупнейшему ученому старой закалки, заслуженному профессору, умнейшему, образованнейшему человеку, который был втрое старше меня. Мне живо вспомнился тот помпезный старинный дом, в котором жил мой профессор, – приглашен я был, разумеется, по делу, но атмосфера была всё же неформальной, – и я мялся, смущался, не зная, как мне следует себя вести и как говорить…