А я, несмотря на зелье, кручусь в постели до самого рассвета, забываясь чутким беспокойным сном, только когда первые лучи солнца начинают проникать в окна гриффиндорской башни. Потому что я не чувствую его пальцев, чуть касающихся моих, но не отпускающих никогда.

Утром идет дождь, мне кажется, это первое такое серое утро за многие дни. Или я просто не видел дождя, воспринимая его как приятный аккомпанимент к потрескиванию пламени в камине, как неясный источник уюта, пока болел в директорских покоях. И та гроза, сквозь которую мы бежали по высокой траве, тоже не в счет. А сейчас дождь идет для меня по-настоящему, прохватывает влажным ознобом, будто хочет оцарапать мое осунувшееся после бессонной ночи лицо, проникнуть под глубоко надвинутый капюшон моей мантии, под свитер с высоким горлом, когда я отправляюсь на стадион с моим пергаментом. Мне зябко и неуютно в этом сразу ставшем сером мире. Из-за дождя зачарованный пергамент Северуса отправляет всех на внутренние работы, даже Упивающихся, авроры, охраняющие их, делают особо строгие и бдительные лица. Довольный Малфой даже подмигивает мне, радуясь возможности поработать сегодня в тепле и под крышей. Но сегодня мне не хочется улыбаться миру…

- Что у тебя с лицом, Гарри? - спрашивает у меня за обедом Панси Паркинсон, отрываясь от беседы с Драко и разглядывая черные круги у меня под глазами. - Ты здоров?

- Я плохо спал, ерунда, - отмахиваюсь я и отправляюсь обходить бригадиров.

Мне надо продержаться до его возращения. Может так случиться, что после его возращения мне придется держаться всю оставшуюся жизнь…

- Немедленно отправляйся спать, - шипит мне на ухо Герми, протягивая зелье. - Даже если завтра мы уедем отсюда навсегда, это не повод дожидаться его с таким лицом и в таком виде. Знаешь, как говорили гладиаторы? «Morituri te salutum» - «Идущие на смерть приветствуют тебя!».

- Это мы уже проходили, про идущих на смерть, - отвечаю я, но какая-то сумасшедшая гордость есть в этих словах.

Так что мне удается часок поспать после обеда, мы же гладиаторы перед боем! И к вечеру мы вновь занимаем оборонительные позиции в гриффиндорской гостиной - безукоризненно отглаженные, наутюженные, прилизанные. Думаю, Мак Гонагалл нас за все наши школьные годы не видела такими образцовыми. Галстучки, брючки, учебнички. Мы ждем, она точно захочет проведать нас перед отбоем, мы уверены, она весь день не сводила взгляда с нас троих. Наш последний вечер в школе… Или нет?

- Я вот вещи уже собрала, - буднично сообщает Герми.

- А куда вы? Можно пока всем вместе пожить на Гриммо, - предлагаю я. - Да хоть век живите!

Это я вчера так расстроился, что даже не предложил им такую само собой разумеющуюся вещь! Друг называется! И они не обиделись.

- Спасибо! - Рон улыбается. - Честно говоря, мы бы и сами напросились. На первое время. Только мы надолго не останемся.

- Почему?

- Гарри! - Гермиона, как это часто у нее бывает, говорит со мной, как с ребенком. - Во-первых, у тебя тоже должна быть своя жизнь. Ну а во-вторых, хороши же мы будем, сбежав от маменьки и из школы, если не сможем позаботиться о себе сами!

Понятно, они же тоже гладиаторы. На смерть идущие… Когда вот только мы пойдем к счастью стройными рядами?

Мак Гонагалл сегодня появляется несколько раньше ожидаемого, по моим впечатлениям, до отбоя еще часа два. Но вот она уже стоит в дверях нашей гостиной, но на этот раз не смотрит на нас назидательно и не читает нотаций. Она какая-то… будто поджалась вся. И говорит очень официальным тоном:

- Господин директор велел вам немедленно быть у него, сейчас же! - и тут же срывается. - Я не ожидала от вас подобного! Как вы посмели написать эти безобразные заявления? После всего, что школа сделала для вас!

«А как ты посмела», - думаю я, - «наговорить нам вчера всю эту гадость, после всего, что сделали мы?» Но благоразумно молчу. Он вернулся!

Он вернулся, думаю я, на несколько минут позволив себе забыть обо всех моих сомнениях! Он вернулся, повторяю я себе, вернулся раньше, чем обещал! Только вот с чем он вернулся? Что он нам сейчас скажет? Может быть, я уже через пару минут тоже буду собирать вещи…

Мы практически бегом проносимся мимо Мак Гонагалл, все еще стоящей в наших дверях с видом оскорбленного достоинства, не удостаивая ее ни взглядом, ни подобием извинений. Потому что когда гладиаторы выходят на арену, они не извиняются, им это просто ни к чему. Пароль, вращающаяся лестница. Все, мы в парадном кабинете.