Он смеется, придвигается ко мне и шепчет близко-близко «зато тебе ничего нельзя», так, что мне щекотно от его дыхания. И от его шепота и губ, что легко касаются сейчас моего уха, по всему телу бегут мурашки. И это немного жутковато и невероятно здорово - ощущать эту дрожь и предвкушение, которые будто собираются между лопатками, сбегают вниз по позвоночнику, спускаются ниже, до самых пяток. Наверное, я глупый, говорю я себе, он же тысячи раз касался меня, проводил руками по груди, слушая мое сердце, обнимал меня, шептал мне в макушку всякие ласковые слова, даже тогда, когда я падал в пропасть. Но сейчас все совсем иначе, его прикосновения несут не тепло, а жар, в них жажда, его руки двигаются то очень медленно, замирая, то быстро, рвано, как будто он хочет вобрать меня всего, растопив своими горячими ладонями. И я, ощущая это, начинаю дышать как-то судорожно, откидываю голову ему на плечо, прижимаюсь к нему, мне плевать, что будет дальше. Если просто от его прикосновений я готов потерять голову, зачем думать обо всем остальном? А он опять тихо смеется, видя мою реакцию, теперь уже я понимаю, что он очень боялся, а теперь вот расслабляется. Доволен. И переворачивает меня на спину, медленно стягивает мою футболку, целуя каждый открывающийся участок кожи, поднимаясь от живота к ключицам, а потом наклоняется к моим губам и опять спрашивает:

- Можно?

Я пытаюсь улыбнуться.

- Я же трофей, который ты честно взял на поле боя, почему ты спрашиваешь?

- А что делают с трофеями? - его голос такой вкрадчивый сейчас, мне немного страшно, и в то же время хочется, чтоб все продолжалось.

- Наверное, они достаются на милость победителей?

- Победителей, говоришь?

И вот теперь он целует меня, совсем не как тогда, две ночи назад, а очень осторожно. Губы у него мягкие, он касается ими моих очень нежно, и я чувствую, как и мои становятся мягкими и податливыми от этих прикосновений. Рука его на моей груди, совсем не невинные касания - его пальцы будто рассеянно обводят мои соски, чуть сжимая их, поглаживая, спускаются к животу, вновь скользят вверх. И он рисует языком контур моих губ, я подаюсь еще ближе к нему, не отпускаю, не пугаюсь, когда ощущаю, что этот поначалу столь легкий поцелуй становится глубже, его язык касается моих десен, неба. Только прижимаюсь к нему еще ближе, пытаясь обнять.

- Не боишься меня? - спрашивает он тихо, я вижу его глаза в полутьме, красиво очерченный рот, ставшие влажными губы, растрепавшиеся волосы.

- Совсем не боюсь, - шепчу я.

И он продолжает целовать меня, спускается вниз, проводит языком от подбородка к ключицам, повторяя свой путь кончиками пальцев, еще ниже, теперь его занимают мои сжавшиеся и затвердевшие соски, рука скользит все дальше, ложится на впалый живот… Сейчас он заметит… Я идиот, он же взрослый мужчина, он же понимает, что я уже возбужден до предела, что он там такого нового заметит, успокаиваю я себя. Но мне все равно немного неловко. А он как бы случайно чуть ниже смещает локоть, так, что уже просто не может не ощущать моего затвердевшего члена сквозь тонкую ткань боксеров. Надо было спать в пижаме! В латах! Прикрывшись щитом и положив между нами меч, как в старые добрые времена! И как будто ничего не замечает, теперь щекочет языком мой пупок, целует нежную чувствительную кожу на животе - весь дрожу. А потом, небрежно, будто случайно, дотрагивается до меня через ткань там, где я бы не позволил дотронуться до меня никому. Да что там, я и сам, скитаясь, страдая и сражаясь, совсем забыл о том, что подобные вещи вообще возможны в мире. А сейчас это делает он, возвращая моему телу воспоминания о том, что в мире бывают не только боль и долг. А, может быть, он и себе так возвращает эти воспоминания… Вот так, медленно и уверенно поглаживая меня, пока даже не пытаясь проникнуть под тонкую ткань. И эти как бы скрытые прикосновения заводят меня еще больше, я уже не могу сдерживаться, начинаю стонать, а так как мне стыдно делать это в голос, грызу губы, кусаю костяшки пальцев. Северус, ну он, разумеется, замечает, что я пытаюсь делать, отводит мою руку, но не удерживает - просто проводит большим пальцем по моим губам, чуть нажимая, как тогда, когда я видел сон про Святого Себастьяна, но сейчас на них не выступает кровь, я кусаю его за палец, совсем чуть-чуть, он усмехается, позволяет мне и дальше кусаться, а потом вновь приникает к моему рту, я задыхаюсь, потому что на этот раз он целует меня так, как хочет он сам - долго, требовательно, иногда прерываясь, чтобы провести языком по моим губам. И я чувствую его горячую руку там, теперь уже не через ткань, кожа к коже, схожу с ума, пытаюсь стонать, но он не перестает целовать меня, выгибаюсь, но он не отпускает - и вскоре мир вокруг становится ослепительно ярким и горячим. Я ловлю ртом воздух, пытаюсь заново научиться дышать, а он прижимает меня к себе, будто хочет, чтоб этот миг по-настоящему принадлежал нам обоим.

Когда я перевожу дыхание и смотрю на него, а в глазах у меня, наверное, безумное счастье и благодарность, он улыбается и тоже почему-то абсолютно счастлив.

- А ты? - спрашиваю я.

Это же нечестно, он же тоже, я же все время чувствовал и его возбуждение, хотя он точно старался не касаться меня определенными частями тела…

- А я обойдусь, - говорит он, а голос у него такой довольный, мурлычет, словно сытый кот.

- Но как же, ты же…

Я не понимаю, хотя, наверное, я сейчас уже ни на какие подвиги не способен. Даже на очищающие, но мне это и не нужно - он давно сделал все за меня.

- По крайней мере, еще два раза точно за мной, - смеется. Хорошо, что теперь мы оба можем над этим смеяться…

- Но так же нечестно, - не унимаюсь я, несмотря ни на что.

- Глупый, - он целует мои глаза, брови, виски, теперь уже не жадно, как несколько минут назад, а просто очень нежно. - Просто, когда ты кончаешь в моих руках, это так здорово. Мне давно этого хотелось…