– Ага, – согласился Кинулов, занимая место за рулём. – Похож на генерала Лебедя. Был такой, помните, может. Этот в два раза больше и в четыре раза горластей. Мне до сих пор хочется делать ногу выше, а шаг – чётче. Только так машину вести неудобно.

Рахматуллин ему пообещал:

– После задания я тебе дам возможность подефилировать, чтобы командиров не обсуждал.

Потом, когда колонна двинулась к месту проведения операции, речь зашла о теме, которая была Ильясу не по душе, из-за скользкости и тревожности, но пресекать он её не стал – всё-таки новости какие-никакие. Малознакомые русские старались не общаться с ним на предмет отделения республик и областей, хотя это волновало всех и уже начались пересуды в армейской и полицейской среде, так как многие служили вдалеке от родственников или места рождения. Кадушкин или Кинулов постоянно общались с разными людьми из других районов и городов – к примеру, как с сегодняшними ополченцами, – и могли поделиться вестями. Многие слухи, между прочим, имели свойство вскоре подтверждаться.

Кадушкин спросил с заднего сиденья:

– Ильяс Галимович, что, курултай новый в Казани собирается?

– А я откуда знаю? – холодно ответил Рахматуллин и, бросив взгляд в широкое салонное зеркало, где ему были видны лица Кадушкина и Парковой, добавил. – Меня никто не оповестил.

Денис помолчал немного и, переглянувшись через зеркало с Кинуловым, продолжил:

– Мужики рассказали. Хотят на этом курултае отделяться окончательно от России. Говорят, уже во многих сёлах выставили… как их там… чикбуи… Как переводится, не знаете?

Ильяс ответил после некоторой паузы:

– Посты, наверное.

– Да-да, вот. На въездах поставили, сами местные дежурят на них. Федералов не пускают к себе. Мол, у нас своя отдельная община и самоуправление. Вот если другая община попросит, даже из соседней области – тогда ладно. Теперь хотят по границам ещё посты ставить. Чтобы таможня и все дела.

– С границей-то ещё определиться надо, – заметил Витаминыч. – А то ведь у границы две стороны. И с той, и с другой хотят побольше себе взять.

– Определятся, – махнул рукой Кадушкин. – Говорят, теперь у Татарстана «Ярсы» есть. Ядерная держава!

– Что за чушь? – Ильяс уставился на Кадушкина через зеркало.

– Ну, за что купил, за то продаю, – Денис чуть откинул голову. – Говорят, будто дивизион «Ярсов» заехал туда, ну и… Точно не известно, что было и как. Может, уговорили, может – пригрозили. Но теперь Татарстан – ядерная держава, получается. Американцы-то вряд ли их тронут…

– Американцы вряд ли… – с намёком протянул Кинулов.

Новость (или это всего лишь пустой слух?) о «Ярсах» потрясла Рахматуллина. О том, что вовсю пошёл процесс отделения Татарии от остальной страны, он знал. Знал давно, ещё раньше, чем об этом заговорили здесь. На это намекала жена в редких письмах и сообщали знакомые, приехавшие оттуда. Но ситуация была неоднозначной. Разные интересы сталкивались.

Конечно, всю эту движуху к выходу возглавили националисты. Их всегда было много, особенно в сельских районах и бедных городских окраинах. Но данный контингент есть в любом народе, и он является только мясом и навозом вековых циклов коллективного организма. Другое дело – национальная интеллигенция. Эта прослойка умеет направлять и обострять настроение масс, а подпитывает она свою ненависть к соседним этносам не там, где живёт, а там, где её нет, но куда очень хотелось бы умотать.

Именно из-за этой черты Рахматуллин презирал националистически настроенную часть татарской интеллигенции. Селянин является неотрывной частью своего народа. Когда он гибнет – умирает частица народа. А интеллигент, глядящий на Европу, Америку или Аравию как на эталон, учит родной язык или следует традиции, чтобы отличаться от русских. Родной язык ему нужен, чтобы втереться в доверие к селянину, которого считает отсталым, и управлять им. Он свою народность культивирует от ненависти к чужакам, а не от любви к своим. Такая элита и начинает всякую бузу.