– А за то, что самооговором ввёл в заблуждение много народу: следователя, прокурора, судей и даже государственного адвоката.

Завидев подошедших офицеров, кто-то скомандовал:

– Смирно!

– Вольно… – махнул рукой Коленский.

Этот офицер был, как и его подчинённые, добровольцем. В своё время он отучился в кадетском корпусе и поступил в военное училище, но обнаружились проблемы со здоровьем, поэтому строевым офицером не стал. Сейчас ему было тридцать пять, но выглядел он старше своих лет: обрюзгший, излишней полноты, с обширной лысиной на черепе в кругу редких волос.

– Ты куришь? – спросил он, останавливаясь.

– Нет. Я пойду внутрь, – ответил Рахматуллин и отправился в казарму.

– Я нужен, товарищ лейтенант? – обратился к нему Кадушкин.

Ильяс, не останавливаясь, на секунду обернулся:

– Нет, – и махнул рукой. – Кури.

Когда через полчаса приехали мотострелки, опять пришлось идти в штаб на совещание. Старший лейтенант Соларин оказался медведистым, высоким, длинноруким мужчиной двадцати четырёх–двадцати пяти лет, с лицом героя кинобоевиков: резко очерченные скулы, квадратный подбородок, заострённый хребет носа, мясистые губы; голос его был хрипловат и басист. Соларин был крайне немногословен, и в его обращении, взгляде и манере нависать над собеседниками явно чувствовались нотки угрозы. Даже майор Гамидов говорил тише обычного и вёл себя при нём настороженно. Ильяс, лишь пару раз вскользь взглянувший на мотострелка, пытался понять: он злой по жизни или готовится к встрече с врагами отечества, а пока их поблизости нет – тренируется на окружающих?

Впрочем, позже, на общем построении сводного отряда, Рахматуллин убедился, что при бесспорной брутальности Соларина, он был скорее строг, чем груб. Бойцы его взвода поражали великолепной муштровкой и дисциплиной, команды они выполняли быстро и чётко, как живые эталоны воинского устава. Свои требования он разок-другой подкреплял решительными движениями захапистых рук с огромными борцовскими кистями. В пару минут он засмирнял и заровнял даже ополченцев – животы втянулись, усы топорщились, лица некоторые покраснели от неожиданных образов, навеянных устным творчеством старшего лейтенанта. Кое-что новое узнали о себе также Кудушкин и Кинулов, и оба от открывшейся истины постройнели, подтянулись… почувствовали себя молоденькими новобранцами, у которых всё ещё впереди – и наполненная риском жизнь, и обязательные подвиги, и посмертная слава.

Наде, бледной, как пасмурное зимнее небо, он ничего не сказал (наверное, поняв, как близка она к обмороку). Посмотрел… посмотрел – и чудовищным напряжением воли перенёс в будущее с языка несколько оригинальных словесных комбинаций. Перенёс недалеко, секунд на пять, и когда они истекли, весь строй услышал слова, наполненные простотой, удивительным смыслом и однозначной армейской истиной. И всем стало ясно, что если в окрестностях Ярково кому-то было предначертано отдать Богу душу именно сегодня, то, чтобы не отягощать свою карму, предварительно следует получить разрешение старшего лейтенанта Соларина.

Звучали рыки.

– Р-р-равняйсь! Смирна! Напр-р-ря-а-а-а… Ву!

Силён был голос. Как грозный львиный рёв разносится над саванной, так команды старлея раскатывались по плацу, по территории учебного полка, и в тембре далёкой канонады достигали полигона, заставляя там курсантов с неясной тревогой всматриваться в горизонт. Не исключено, что машинальные импульсы к выполнению команд приходилось подавлять в себе начальнику штаба, командиру полка и его заместителю по воспитательной работе.

А команда «Шаге-э-э-эм-марш!» в исполнении Соларина, казалось, подразумевала направление… общеизвестного, но не географического характера.

С Рахматуллиным и Коленским, как с офицерами, Соларин соблюдал субординацию, но после построения и короткого марша на плацу они чётко знали две вещи: первая – кто тут старший, вторая – диверсантам лучше самим прийти сюда (на КПП), сложить оружие и попросить убежище на гауптвахте.

В одиннадцать часов отряд выстроился в автоколонну из трёх БМП, «Нивы», «Газели» и УАЗа. Влезая в автомобиль, Кадушкин (всё ещё в экстремальном напряжении, словно его сняли с дыбы, едва насадив) сказал:

– Крутой мужик этот Соларин. Маршалом, наверное, станет.