– Она вбила себе в голову, что якобы в Анскоме слишком холодно. Однако, я полагаю, она от Анскома просто устала. Впервые так долго сидит дома без выезда, вот и захотела сменить обстановку. Анском – место уединенное. Прекрасное, но уединенное.

– Да, вероятно, как Мейпл-Гроув. Нет места, более отдаленного от дороги, чем Мейпл-Гроув. Там вокруг воистину огромный парк! Кажется, будто вы оторваны от всего мира – в совершенном уединении. У миссис Черчилль, вероятно, не такое здоровье и не такой характер, как у Селины, чтобы наслаждаться сим затворничеством. А может, для жизни в глуши ей не хватает внутренних богатств? Я всегда говорю, что женщине важно иметь богатый внутренний мир, и сама я безмерно благодарна, что без общества не заскучаю.

– Фрэнк приезжал к нам на две недели в феврале.

– Слышала, слышала. Теперь он найдет в хайберийском обществе пополнение, ежели мне позволено так себя назвать. Но, вероятно, он и вовсе не знает о существовании какой-то там еще особы…

Когда так явственно напрашиваются на комплимент, пропустить это невозможно, и мистер Уэстон тут же воодушевленно воскликнул:

– Что вы! Да как сие возможно! Не знает о вашем существовании! Миссис Уэстон в последних письмах только и пишет, что о миссис Элтон.

Исполнив долг вежливости, он вернулся к разговору о сыне.

– Когда Фрэнк уехал, – продолжал он, – нельзя было сказать, как скоро мы увидимся вновь, и потому сегодняшняя новость вдвойне приятна. Никто этого не ожидал. Вернее, я-то всегда знал, что он приедет, и очень скоро, я знал, что подвернется счастливый случай, но никто мне не верил. И Фрэнк, и миссис Уэстон потеряли всякую надежду. «Разве ухитрится он снова вырваться? Разве отпустят его тетя с дядей еще раз?» – и так далее. А я всегда чувствовал, что подвернется удачное обстоятельство – и видите! Так оно и случилось. Жизнь научила меня, миссис Элтон, что если в этом месяце дела идут плохо, то в следующем они обязательно поправятся.

– Верно вы говорите, мистер Уэстон, совершенно верно. Вот и я сие говорила одному известному джентльмену в те дни, когда мы еще не поженились. Не все шло столь гладко и быстро, как ему хотелось, и он вечно впадал в отчаяние и твердил, что этак нас в шафранные одежды Гименея[14] облачат не раньше мая. Ах! Через что я только не прошла, чтобы разогнать его мрачные мысли и внушить более радостные! Чего стоил один только экипаж – сколько у нас было разочарований! Помню, мистер Элтон тогда ко мне пришел совсем в отчаянии.

Тут она закашлялась, и мистер Уэстон сразу же воспользовался возможностью продолжить свою речь.

– Вот вы вспомнили май. Именно на май миссис Черчилль велено – а точнее, это она сама себе велела – уезжать из Анскома в места потеплее, словом, в Лондон. Так что нам невероятно повезло – Фрэнк будет навещать нас всю весну, и лучше времени года не найти: дни уже длятся дольше, и погода еще стоит не слишком жаркая, а мягкая и приятная – так и хочется погулять. Когда он приезжал к нам в феврале, мы тоже гуляли немало, но погода зачастую бывала сырая, дождливая и безрадостная. Мы и половины задуманного сделать не смогли. А теперь-то – самое время! Какое это будет удовольствие! И знаете, миссис Элтон, может быть, сия неопределенность встреч и постоянное их ожидание – приедет ли он сегодня, или завтра, а может, даже через час – делают нас даже счастливее. Уверен, так оно и есть. Это такое состояние души, которое приносит даже больше воодушевления и радости. Надеюсь, вам мой сын понравится, однако не ожидайте гения. Все обычно говорят, что он очень славный молодой человек, но, прошу вас, гения не ожидайте. Миссис Уэстон судит о нем весьма пристрастно, что, как вы можете догадаться, меня чрезвычайно радует. Она считает, что ему нет равных.

– Поверьте, мистер Уэстон, у меня нет и тени сомнения, что и мне он понравится. Я столько похвал слышала о мистере Фрэнке Черчилле… Но в то же время справедливо будет отметить, что я из тех, кто предпочитает судить самостоятельно, не следуя слепо за другими. Так что знайте: я вынесу о нем впечатление после личного знакомства. Я льстить не приучена.

Мистер Уэстон погрузился в раздумья.

– Надеюсь, – начал он через некоторое время, – я не слишком несправедлив к бедной миссис Черчилль. Может, ей и вправду нездоровится. Я не хотел быть чересчур суров. Однако есть в ее характере определенные черты, из-за которых мне, при всем желании, быть благосклоннее трудно. Наверняка вам известно, миссис Элтон, каким образом я связан с их семьей и на какое я наткнулся обращение, и все это – между нами – полностью ее вина. Она главная подстрекательница. Никто не отнесся бы к матери Фрэнка с таким пренебрежением, если бы не она. Мистер Черчилль – человек гордый, однако его гордость совершенно ничто в сравнении с гордыней его жены. У него это обыкновенное для благородного джентльмена качество: его гордость спокойная и праздная. Никому от сего вреда нет, разве что сам он немного беспомощен и скучен. Она же заносчива и высокомерна! Еще невыносимее, что сама она не может похвастать ни знатностью, ни происхождением. Когда он на ней женился, она была никем, разве что дочерью джентльмена, но с тех пор как стала миссис Черчилль, всех Черчиллей в надменности перещеголяла, хотя сама она, поверьте, всего-навсего выскочка.

– Подумать только! Да, сие не может не раздражать! Не переношу выскочек. В Мейпл-Гроув я поняла, что испытываю к таким людям отвращение. Там по соседству есть одна семья, которая чрезвычайно раздражает моего зятя и сестру своей напыщенностью! Ваше описание миссис Черчилль очень мне их напомнило. Семейство по фамилии Тапмен. Они только недавно туда переехали, обременены какими-то многочисленными родственниками низкого происхождения, а ведут себя так, будто могут стоять наравне со старыми, давно обосновавшимися семьями. Они в Уэст-Холле едва ли полтора года прожили, а откуда у них такое состояние – никто не знает. Приехали из Бирмингема, сами понимаете: не лучшая рекомендация. От Бирмингема ничего хорошего не жди. Я всегда говорю, что в даже самом названии есть что-то слегка ужасающее. И ничего об этих Тапменах больше не известно, хотя, уверяю, многое можно предположить. При этом их поведение явно говорит, что они считают себя равными даже моему зятю, мистеру Саклингу, который, по несчастью, оказался их ближайшим соседом. А мистер Саклинг живет в Мейпл-Гроув вот уже одиннадцать лет, а до этого там проживал его отец, который, я полагаю – я даже почти уверена! – и купил имение.

Их прервали. Гостей обносили чаем, и мистер Уэстон, сказав все, что хотел, воспользовался случаем и покинул собеседницу.

После чая мистер Элтон и чета Уэстонов сели за карточный стол вместе с мистером Вудхаусом. Все остальные были предоставлены самим себе. Эмма засомневалась, выйдет ли из сего расклада что-нибудь дельное, поскольку мистер Найтли, казалось, к беседе не расположен, миссис Элтон хотелось внимания, которого ей оказывать никто не намеревался, а сама она была в таком смятении чувств, что предпочла бы сохранить молчание.

Мистер Джон Найтли оказался разговорчивее брата. На следующее утро ему предстояло уезжать, и вскоре он нарушил тишину:

– Что ж, Эмма, по поводу мальчиков мне добавить нечего. Впрочем, у вас есть письмо от вашей сестры – там, можете не сомневаться, расписаны ее указания во всех подробностях. Мои же указания будут гораздо короче и, вероятно, несколько иного порядка. В двух словах: не балуйте их и не пичкайте лекарствами.

– Надеюсь, что смогу угодить вам обоим, – сказала Эмма. – Я сделаю все, чтобы они были счастливы, а для Изабеллы сего будет достаточно. Счастье же поможет избежать излишнего потакания и лекарств.