На самых же первых страницах Антон Михайлович предстает перед нами вдребезги пьяным — и комическое возвращение хирурга домой в обнимку с собутыльниками заставляет вспомнить ранние рассказы его тезки Антоши Чехонте о властных женах и подкаблучниках-мужьях:

«Жена Каштанова, та самая женщина, что выглядывала из окошка, спустилась в лифте на первый этаж. Жене было около сорока. Даже ночью она была одета элегантно и отлично выглядела. Но при этом ее трясла злоба и от злобы бил озноб.

— Полюшко-Поле, это я с друзьями! — Муж обрадовался тому, что жена его ждет. — Опустошай холодильник.

— Ты почему не позвонил? — прокурорски спросила жена.

— Прости меня, я забыл. Понимаешь, Ваня сделал уникальную операцию. И мы отмечали это событие! — начал оправдываться Антон Михайлович.

— Но как ты мог не позвонить, я тут с ума схожу! Я обзвонила всех и вся! — В голосе супруги звучал металл.

— Поля, прости, я виноват! Но у меня сегодня праздник! Ну, забыл, понимаешь?..

— Я стою на лестнице четыре часа. У меня опухли ноги.

— Сейчас поставим компресс! — сердобольно предложил Ваня.

— Пошли вон, пьянчуги! — заорала жена.

Ваня и милиционер, понурившись, поплелись вон из подъезда.

— Ты оскорбила моих друзей! — возмутился Антон Михайлович.

— А ты… как ты мог не позвонить! — не унималась Полина Сергеевна. — Ты — эгоист, ты — изверг, ты — не мужчина!

И жена начала заталкивать доктора в лифт.

От обиды Каштанов заплакал:

— Тогда кто же я, по-твоему?

В лифте супруги молчали: жена от переполнявшей ее ярости, а муж от унижения и в знак протеста.

Войдя к себе в кабинет, насмерть разобиженный Каштанов, не раздеваясь, повалился на тахту. Перед тем как заснуть он со слезами на глазах повторял оскорбительные слова Полины Сергеевны и пришел к окончательному выводу, что завтра же разведется с нею.

„К чертовой матери! — думал знаменитый хирург, который всю жизнь слышал от всех в свой адрес только добрые и благородные слова. — За что?.. Что я сделал?.. Это несправедливо… так обозвать… Нет, с ней жить попросту невозможно… Утро начну с того, что объявлю ей о разводе… Надо же, сказать мне такие страшные слова…“

Мысли его путались, и бедолага так и уснул в костюме и в очках под непогашенной настольной лампой…»