Хотя, что скрывать, была задействована и артиллерия главного калибра. «Мы писали, — продолжал А. И. Вольский, — о его досрочном освобождении. — Но безрезультатно. Пока однажды к этому не подключился сын Анастаса Ивановича Микояна, бывшего Председателя Верховного Совета СССР. И не подключил своего батю».

Интересный поворот получается в деле. Хотя полностью «безрезультатными» и «бесполезными» усилия заводчан во главе с молодым парторгом считать никак нельзя. Капля камень точит. Два долгих года — с 58-го по 60-й — завод вообще не предпринимал никаких шагов по освобождению Эдуарда. А тут пошла «бомбардировка» инициативами да ходатайствами, на которые трудно не обращать внимания. Рискну предположить: и вмешательство А. И. Микояна появилось тоже не на пустом месте. Ведь одно дело: просто высказать личное, пусть и авторитетное мнение, другое — уже с опорой на письма трудящихся.

Хотя и насчёт авторитетности — всё очень серьёзно. Анастас Иванович Микоян — тогдашний подлинный политический «тяжеловес» в советской иерархии. Он ещё с бакинскими комиссарами в Гражданскую войну взаимодействовал. И Ленина пережил, и Сталина. И Хрущёва забегая вперёд — тоже переживёт. В 1964 году он даже станет председателем Верховного Совета СССР, главой государства, если следовать тогдашней конституции. А позиции Е. А. Фурцевой к началу 60-х как раз пошатнулись. Так что заступничество человека, который к тому же активно участвовал в переговорах по решению Карибского кризиса 62-го, оказалось гигантским подспорьем. Но — ещё раз: без активной дружной работы всего ЗИЛа ничего бы с места не сдвинулось.

Ну а теперь пора вернуться к чёрной «Волге», присланной к воротам колонии, естественно, А. И. Вольским. В ней аж с семи утра ожидали освобождения Эдуарда прекрасный защитник автозаводцев и сборной Союза Виктор Шустиков, торпедовский администратор Георгий Каменский и, разумеется, мама Софья Фроловна.

Когда Стрельцов, наконец, вышел, Шустиков и Каменский рванули ему навстречу. Мать не двинулась с места. Устала.

Потом, когда они помчались к дому, на Автозаводскую, Эдуард вдруг попросил остановить машину. «Он вышел, — писал А. В. Сухомлинов, — снял чёрную, “зоновскую” телогрейку с отпоротой накануне биркой, где было указано “Стрельцов Э. А. № 1311”, и выбросил в сугроб.

— Так лучше будет, — пояснил друзьям».

Это точно. Мрачное, тюремное должно было безвозвратно уйти в небытие. Он и в дальнейшем не любил возвращаться к лагерной тематике. А зачем, действительно? Реабилитации всё равно не предвиделось — её, кстати, и до сих пор не удалось добиться. Оттого, видимо, в книге «Вижу поле...» он заявил почти сразу и вполне откровенно:

«Разочарую, наверное, кое-кого из будущих читателей, сразу их предупредив, что на печальном эпизоде в Тарасовке, где готовилась к чемпионату сборная и откуда я отбыл на милицейской машине совсем в другом направлении, останавливаться здесь я не стану.

Тот, кто ради этого эпизода книгу раскрыл, может её захлопнуть. Не огорчусь. Я человек, в жизни которого в ранней, подчеркну, молодости случилось большое несчастье, а не герой скандальной хроники. Стопроцентно уверен — не должно было такого со мной произойти. Но — произошло, никуда теперь от этого не уйдёшь.

Я не оправдываюсь. И тогда, между прочим, не оправдывался, хотя теперь-то можно сказать, мне подсказывали различные пути к самооправданию.

Я понёс наказание, за всё расплатился сполна. И вернулся в футбол».

Не приглаженный литзаписчиком — во что искренно верю — текст Стрельцова звучит и до сей поры чисто и сильно. Тогда, к моменту появления книги, после освобождения прошло менее двадцати лет. Немало, по-житейски судя, но и не так много, если учесть, что он говорит о себе, лично тот кошмар пережившем. И обратите внимание на горькое достоинство, с которым человек рассказывает о рубежном моменте собственной биографии. Нет обвинений кому-то, проклятий в чей-то адрес, однако нет и признания вины. «Большое несчастье» — и всё. Основное же: я за всё расплатился. И как выход из проклятых лабиринтов судьбы: «... вернулся в футбол». А перед этим остальное меркнет.

Правда, до настоящего возвращения было ещё весьма далеко. Оно, по совести сказать, вообще выглядело бы проблематичным при условии, что у власти остался бы Н. С. Хрущёв. Всё-таки одно — выпустить на свободу, другое — на поле. Статья-то была об изнасиловании. И что с того, что её переквалифицировали? Клеймо-то осталось. И ко всему прочему (если это недопонимал Никита Сергеевич, то уж окружение первого секретаря находилось в теме), возвращение Эдуарда на поле решительно угрожало... престижу лидера страны. Травили этого футболиста, в газетах правительственных полоскали, посадили, наконец, на вредных работах по максимуму использовали, до инвалидности пытались довести — и что? Ничего у товарищей власть имущих не вышло. И как кого называть при таком раскладе?

Кроме того, скорому возвращению на зелёный газон мешали и объективные причины. Действительно, представить себе, что отсидевший пять лет строгого режима игрок бодро сбросил чёрную робу с номером 1311 и, надев белую майку, побежал забивать командам высшей лиги, — практически невозможно.

Нет, период притирки и адаптации был жизненно необходим. А. В. Сухомлинов так описывает возвращение Эдуарда на родное предприятие:

«От дома до заводоуправления идти пятнадцать минут по Автозаводской улице. Поднялся на этаж. Зашёл в приёмную секретаря парткома. Раньше, до минувших пяти лет, он бывал здесь часто. Тогда у секретаря парткома Александра Ивановича Фатеева даже выпивали в кабинете».

Поскольку к фигуре бывшего парторга ЗИЛа возвращаться уже не будем, хотел бы вклиниться в счастливое, как увидим, повествование. А именно: по моему мнению, хвалить Александра Ивановича особенно не за что, однако и делать из него мелкого отступника и труса я бы не стал. Да, он дал показания на следствии, в которых мы ничего хорошего о Стрельцове не найдём. Так ведь и оказаться на месте Фатеева вряд ли найдётся масса желающих. Тем более тогда, в 58-м, он ничего не выдумывал. Бесспорно, хотелось бы, чтобы функционеры не только и не столько выпивали в личном кабинете с народными любимцами, но и не забывали о них при перемене декораций. Что ж, будем надеяться: следующие поколения партийных руководителей будут свято следовать нехитрому пожеланию.

По крайней мере, А. И. Вольский подал отличный пример. Время продолжить про возвращение Эдуарда:

«Молодая незнакомая секретарша, делая строгий вид и глядя поверх очков, спросила у Эдика: