Она взяла в руки нож, пронзила вилкой приготовленную стряпню и, отрезав кусочек, медленно положила в рот, запив большим глотком черного кофе. Растягивая такие обычные действия, женщина размышляла, теперь уже с глубокой задумчивостью, уйдя куда-то в недра себя. Джонни знал, чувствовал, что она поняла его вопрос, придала ему правильное значение, и сейчас ищет ответ, не такой которой ему хотелось бы услышать, но правдивый.
— Я не останусь с тобой надолго Джонни, и не потому, что снова впаду в безумие, а потому что ты скоро уйдешь. Не пытайся сейчас понять, о чем я тебе говорю, понимание прейдет после. Просто прими все то, что с тобой происходит за модель, возможного, но не состоявшегося будущего.
Джонни смотрел на нее с полной растерянностью, он даже было подумал, что она снова начала впадать в беспамятство, пропадая где-то в лабиринтах своей личности, но взгляд женщины горел разумностью, высшая степень интеллекта — какую уже он, не мог понять — преобладала в его матери.
— Мам, я так по тебе скучаю иногда… Мне бывает так одиноко… — Джонни почувствовал, как затряслись губы, глаза защипали надвигающиеся слезы, а когда он осознал, что его руки коснулись и нежно сжали, он сделал глубокий вдох и задержал дыхание, чтобы не разрыдаться.
— Я знаю. Знаю, милый. Самое главное для матери это защищать свое дитя, сколько бы ему не исполнилось, всегда быть готовой придти на помощь! А я не имею такой возможности, я словно узница собственного тела, сижу где-то в своей голове, не способная вырваться на свободу. Я страдаю, Джонни, страдаю оттого, что не могу тебе помочь. Это так ужасно, не видеть, но знать, что твое дитя страдает, зовет тебя на помощь, верит, что вот-вот ты придешь, спасешь от беды… Но у тебя не получается преодолеть невозможное, не получается спасти того, кого ты рождена спасать. И я думаю о матерях, ушедших на тот свет, намного раньше взросления своих детей. Как они там, смотрят сверху вниз на несчастных одиноких созданий, мечущихся по жестокой опасной планете, без возможности закрыть собой родное дитя. Как трагично не дать матери погибнуть за собственного ребенка! Я знаю обо все, что с тобой происходит Джонни, вижу каждое твое переживание, не думай, что мое больное тело это единственное что существует, нет! Душу нельзя заразить вирусом, или наставить ей синяков, она бессмертна! Я бессмертна Джонни, я всегда остаюсь рядом с тобой, я всегда за тобой приглядываю, я следую за тобой сквозь миры и реальности, чтобы ты знал, как сильно я тебя люблю! И пускай, у меня нет власти над событиями, и пускай я в известной нам реальности всего лишь умалишенная женщина, но во мне есть то, к чему ты всегда можешь обернуться, что останется за твоей спиной ангелом хранителем — моя любовь!
Джонни и мать рыдали, держась за руки, и слезы были такими очищающими, словно горячий душ для души. Джонни не хотел выпускать руки матери из своих, он боялся, но она с улыбкой заверила, что время расставания еще не пришло. И парню стало легко, даже легче чем когда он проснулся утром и понял, что день станет превосходным, самым необычным за всю жизнь.
Они покончили с завтраком так быстро, что оглядываясь на минуты назад, Джонни не помнил как ел, не помнил вкуса оладий и сладкого кофе. От переизбытка положительных — не знакомых ему раньше — эмоций, события дня то ускорялись, то замедлялись, теряя очертания, и размывались в памяти.
После, женщина предложила ему прогуляться, сходить в парк развлечений, намекая на тот чудесный день из его детства, когда они прекрасно провели время вместе, но подойдя к окну, выходящему на Шап-терн стрит, она изменилась. Беспокойство и тревога пронзили ее образ, тени от непогоды, взявшейся из неоткуда и воцарившейся на улице, пали на ее лицо, словно неудачные разводы грима.
Джонни подошел к матери и плечом к плечу они смотрели через стекло на помрачневший двор, с его бетонными клумбами и двумя покосившимися уличными фонарями. «Эту улицу ничто не изменит» — подумалось Джонатану. И когда он увидел сидящих на старой лавке, внутри, него что-то оборвалось.
Снова они. Та самая троица.
Они как грехи, всегда следуют по пятам.
Они не уничтожаемы. Или… Джонни просто не пробовал?
— Они выглядят не слишком приветливо. — металлическим голосом, воинственно проговорила мать.
— Да уж… и не говори! — ему ни в коем случаи не хотелось рассказывать матери, о случившемся в ночном клубе и он мысленно поблагодарил тех мерзавцев на лавке, за то, что не били его по лицу, чтобы его матери не пришлось лить слезы.
— До чего же некоторые личности пропитаны жестокостью, словно они никогда не были младенцами, обитающими на небесах и ждущими своей очереди попасть на эту землю. Словно они приходят откуда-то еще, из самых низов и приносят миру скорбь. — женщина рассуждала вслух — меньше для ушей сына и больше для парней на улице.
— Ну, хватит, здесь не на что смотреть. Не на что. — она отошла от окна и обхватив плече сына, отвела от окна. — Чудесный сегодня день, не правда ли? — она улыбнулась, погладила сына по волосам.
— Совсем длинные. — заметил он, когда она игриво подергала его за челку нависшую над глазами.
— Говорят, что волосы накапливают всю отрицательную энергию, произошедших с нами неприятностей. — мать игриво усмехнулась, изобразив пальцами ножницы поднесенные к его волосам.
— Нет, мам! — взмолился Джонатан, осознав, что она ему предлагает. — Только не челку! — хотя в это самое мгновение уже чувствовал, что очень хочет измениться.
— Перемены всегда к лучшему, Джонатан! А я тебе в этом помогу, если ты решишься.