Прошлись к белокаменной стройной красавице, соборной церкви Казанской Божьей Матери: «Только началась вечерня. Собор очень живописный, круглый в плане, с круглой аркадой, венчающей подкупольное пространство, иконостас сверху до низу в иконах — святых и мучеников». От нее покатили в тарантасе через Рыночную площадь. Здесь было слякотно и грязно круглый год. И круглый год на площади сидели нищие горцы, «парцацы», в ожидании подачек, хлеба и нетрудной работы. Они сидели на корточках, притулившись к измызганным стенам лачуг, курили короткие трубки, вычесывали блох, вытряхивали дырявое рубище, каркали на горских языках, скалили белые зубы и ждали. Энн брезгливо прижала к носу платочек — воздух здесь был остро-невыносимым от вони навозных ям и грязных тел в засаленных бурках. Переехав площадь, свернули на Большую улицу, к лавкам: в «красных» продавали шали и материи, в «овощных» — еду и московскую галантерею, скверную и дешевую. Тут же стояли духаны — в них сидели бесплотные тени, с бледными лицами и желтыми глазами, курили гашиш, жевали какую-то изумрудно-зеленую дрянь. Чуть дальше, у самой армянской церкви, стояли половинчатые, каменно-деревянные дома местных тузов. Но даже в этой богатой части было много бедняцких крохотных мазанок, из соломы, обмазанной глиной. Их тоже называли «парцац». Плоские крыши утепляли дерном, весной он прорастал травой, зеленелся — с улиц на крыши запрыгивали козы, мирно паслись там и спали. «Здесь всюду на улицах вода и сырая глина. Но эти лачуги тем не менее довольно сухие — обмазаны смесью из глины, песка и рубленой соломы. Раствор плотный, добротный. И потому их стены почти никогда не трескаются — даже во время жары. Когда же трещина все-таки появляется, ее заливают тем же раствором».

Большую улицу венчала армянская церковь, построенная в начале XIX века на деньги армянских купцов. Ее называли «новой» — «старая» стояла на берегу речки Тополки, в северной части Кизляра. Одна была белокаменной, другая — деревянной. Но обе выглядели богато — диаспора о них заботилась, охраняла, ремонтировала и щедро помогала служителям.

Вечер англичанки провели у Грауэрта. Он хоть и был немцем, инженером и математиком, время коротал совершенно по-русски — поигрывал в картишки, охотился. Правда, сейчас, сказал он, время совсем другой охоты: «Кругом рыскают тысячи лезгин, чтобы выкрасть что угодно и кого угодно». Подполковник любил холодное оружие, но больше уважал пистоли и показал Листер пару из своей кавказской коллекции — красивые, стальные, с серебряными накладками и золочением, каждый по 350 рублей серебром. «Еще показал кабардинский лук из рога горного козла — два рога соединены в центре, а также показал старинный, но красивый колчан, проложенный внутри красной марокканской кожей, а снаружи обтянутый черной. У его лука нет тетивы (она делается из жил) и нет стрел. Сказал, что цены он невысокой и может легко достать похожий». И не обманул — нашел такой же и подарил на память о нем и Кизлярской крепости.

Другой отдушиной скучавшего инженера был китайский бильярд. Единственный в округе. Офицеры слетались к нему на партию — между «делами». Так они называли стычки с отрядами Шамиля. «Дел» было много. Не все заканчивались в пользу русских. И выжившим хотелось забыться, занять себя чем-то. Бильярд Грауэрта почитали лучшим развлечением. «Подполковник купил его в Нижнем Новгороде — он мог бы украсить и мою гостиную в Шибдене. Игра восхитительная. Он кратко объяснил мне суть».

Грауэрт, однако, не только резался в карты и катал шары. Он делал вина. И советовал гостьям выкроить время, съездить на виноградники, гордость Кизляра и всей Кавказской области. На следующий же день вместе со своим новым чичероне, инспектором императорских виноградников, они выехали в сады.

Их разбили еще в 1807 году для нужд местного сельскохозяйственного училища. Император Александр I вначале проекту покровительствовал, но быстро потерял к нему интерес. В 1830-е годы кизлярскими винами тешились только в Астрахани и на беспокойном Кавказе: «Здесь все самые важные сорта европейского винограда — французские, итальянские, рейнский токай, крымские кавказские лозы — я не знаю, сколько именно сортов, но их очень много — они собраны в небольшие кусты или клумбы — в конце виноградника посажены тутовые деревья. Клумбы вспахивают и поливают из Терека — сюда проложены специальные каналы. Лозы привязаны к столбам, как во Франции. Винный пресс похож на длинную лодку типа каноэ. Были в двух погребах. Первый — хороший, врытый в землю, поэтому там мало света. Другой — длиннее, просторнее, в сенях хранят рейнское вино, и за прихожей 14 или 15 ступеней ведут вниз, в подвальную часть. Мы попробовали три белых вина. Первое стоило 10 рублей за ведро. Второе, которое мне понравилось больше всего, стоило 12 рублей за ведро. Третье — 8 рублей. Попробовали также одно красное. Красные они продают по 10, 8 и 6 рублей. Рейнские вина хороши и приятны и стоят так же, как белые (см. выше)».

Погреба и винодельня размещались вокруг двора. В мастерской бондари-европейцы сбивали дубовые бочки для выдержки благородных напитков. Из недр одного такого «тонно» Анна выудила худого проворного господина — он оказался главным бондарем, австрийцем по происхождению. Бойко отвечал на вопросы, называл, не задумываясь, цены, объемы сосудов, размеры погребов. И даже про себя говорил не таясь. Живет — не жалуется. В России, мол, вообще можно жить неплохо, если приноровиться. Получает чистого дохода 1200 рублей в год. Имеет дом в две комнаты, винную лавку на первом этаже, есть лошадь и дрова на зиму. Но личное счастье — здесь австриец вдруг запнулся, помолчал секунду — личное счастье в прошлом. В Кизляре он схоронил супругу и двоих деток — сгорели от лихорадки. Климат в этих местах гнилой, гиблый. У него ревматизм, сил уже не хватает — но, дай Бог, все образуется. Его говорливость Листер оценила в полтора серебряных рубля. Но бондарь сделал гордую мину и отчеркнул воздух рукой — danke, ничего не надо.

Вечером англичанки с Грауэртом уютно сидели за чаем, легкой закуской и винами. Инженер откупорил пару бутылок из личных запасов. Листер с удовольствием пила и пела хвалебные оды хозяину и его благородным винам, сравнимым с лучшим бургундским и рейнским. Она, право, совсем не ожидала, что здесь, в полувоенном приграничном грязном городке-крепости, производят превосходные напитки. «У Грауэрта они отменные. Ни у каждого получаются такие. Его вино не крепкое, но чистое и вкусное. Он продает красное по 5 рублей за ведро. Каждое ведро вмещает 16 бутылок. Производит в год 2500 ведер и получает с продажи 20 тысяч рублей, из которых ежегодно платит работникам 7 тысяч рублей. На создание виноградника, возведение погребов и т. п. он потратил всего 300 тысяч рублей. Один погреб обошелся ему в 25 тысяч рублей. В Кизляре вообще ничего другого не пьют, кроме вина. Мужчины выпивают половину бутылки в день, дамы — половину или четверть, но иногда разбавляют водой. Мужчины вино не разбавляют никогда».