– Крис, мне кажется, ты сам видишь, в чем проблема. Ты не хочешь ехать дальше. Ты ненавидишь эту поездку. Ни жить ни у кого не хочешь, ни ехать. Все перечисленные либо не любят тебя, либо тебе не нравятся.

Он молчит, но в глазах набухают слезы.

Женщина за соседним столиком сердито смотрит на меня. Открывает рот, словно хочет что-то сказать. Я припечатываю ее долгим тяжким взглядом, она закрывает рот и ест дальше.

Крис уже горько плачет, и на нас оглядываются.

– Пойдем погуляем, – говорю я и встаю, не дожидаясь чека.

Официантка за кассой говорит:

– Жалко, что вашему мальчику неможется.

Я киваю, расплачиваюсь, и мы выходим.

Ищу скамейку где-нибудь в этой сияющей дымке, но скамеек нет. Поэтому взбираемся на мотоцикл и медленно едем на юг, глядя по сторонам, ищем, где можно удобно отдохнуть.

Дорога опять выводит к океану и лезет на вершину – та, очевидно, выдается в море, но сейчас вся в плотном тумане. В редкий просвет я вижу: далеко под нами на песке отдыхают люди, но туман тут же накатывает вновь, и снова никого не видно.

Смотрю на Криса и встречаю его озадаченный, пустой взгляд; но едва прошу его сесть, злость и ненависть снова вспыхивают у него в глазах.

– Зачем? – спрашивает он.

– Мне кажется, нам пора поговорить.

– Ну, говори, – произносит он. Вернулся вызов. Крис терпеть не может этот мой образ «доброго папочки». Знает, что все это «благо» – фальшивка.

– Как у нас с будущим? – спрашиваю я. Глупый вопрос.

– Как?

– Я хотел спросить, что ты собираешься делать со своим будущим.

– Я собираюсь ничего с ним не делать. – В глазах презрение.

Туман приподнимается, оголяя утес, на котором мы сидим; у нас происходит неизбежное. Меня к чему-то подталкивает, и по краям поля зрения и в центре его все равно интенсивно, все в одном, и я говорю:

– Крис, по-моему, нам пора поговорить о том, чего ты не знаешь.