Немного погодя укладываемся, и я пытаюсь заснуть.
Потом спрашиваю Криса:
– А перед тем, как мы уехали из Чикаго, было лучше?
– Да.
– Как? Что ты помнишь?
– Было весело.
–
– Да, – отвечает он и затихает. Потом произносит: – Помнишь, как мы поехали искать раскладушки?
– Это было
– Конечно, – говорит он и затихает надолго. Потом: – Ты не помнишь? Ты меня заставлял искать дорогу домой… Ты раньше играл с нами. Рассказывал истории, и мы ездили делать разное, а теперь ты ничего не делаешь.
– Делаю.
– Нет, не
Дождь шквалами налетает снаружи на окно, а на меня опускается тяжесть – какая-то махина. Крис плачет по
Кажется, очень долго я лежу и слушаю, как потрескивает батарея, как ветер и дождь бьются о крышу и стекло. Потом дождь замирает вдали, и остаются лишь капли воды с деревьев при случайном порыве ветра.
31
Утром останавливаюсь перед зеленым слизнем на земле. Дюймов шесть в длину, три четверти дюйма в ширину, мягкий и почти резиновый, весь липкий, точно внутренности какого-то животного.
Вокруг влажно, сыро, туманно и холодно, однако вполне ясно, и я вижу: наш мотель стоит на склоне, а внизу – яблони; под ними трава и кустики в росе – или это еще не стекли дождинки. Вижу еще одного слизня, потом еще – боже, да они тут просто кишмя кишат.
Выходит Крис, и я ему показываю: медленно, по-улиточьи слизень движется по листу. Крису нечего сказать.
Уезжаем и завтракаем в городке под названием Уийотт – он немного отстоит от дороги; Крис совсем ушел в себя. В таком настроении в глаза не глядят, не разговаривают, и я его не трогаю.
Дальше, в Леггетте, видим пруд с утками для туристов, покупаем «Крекер-Джеков» и кидаем их уткам; у Криса при этом совсем несчастный вид – я его раньше и не видел таким. Потом выезжаем на извилистую дорогу по прибрежному хребту – и вдруг попадаем в плотный туман. Температура падает, я понимаю, что мы опять у моря.