Прендергаст

28 ноября 1892 года Патрик Юджин Джозеф Прендергаст, психически неуравновешенный ирландский иммигрант и сторонник Гаррисона, выбрал из имевшегося у него почтового набора одну открытку. Ему было двадцать четыре года и, несмотря на прогрессирующую психическую неполноценность, он все еще работал в фирме «Интер Оушн» в качестве подрядчика-поставщика [143]. Выбранная им почтовая открытка имела, как и все подобные открытки, размеры четыре дюйма в ширину и пять дюймов в длину, одна ее сторона была пустой, а на второй были напечатаны заполняемые отправителем адресные трафареты и одноцентовая марка. В то время писание длинных писем стало повседневным занятием, и люди с нормальной психикой считали эти открытки самыми неинформативными средствами общения, чуть лучше телеграмм, но для Прендергаста этот квадратик плотной бумаги был как бы транспортным средством, позволяющим его голосу проникать и в небоскребы, и в городские особняки.

На этой карточке он написал адрес получателя: «А. С. Труд, адвокат». Имя адресата он вывел большими разноцветными буквами, как будто это облегчало насколько возможно обременительные поиски адресата, к которому это почтовое отправление должно было попасть в самые короткие сроки.

То, что Прендергаст выбрал Труда в качестве одного из лиц, с кем вел переписку, было не удивительно. Прендергаст много читал, и его память хранила множество описаний аварий экипажей, убийств и махинаций, совершенных в отношении мэрии, о которых с таким пылом писали городские газеты. Он знал, что Альфред С. Труд был одним из лучших чикагских адвокатов по уголовным делам и что правительство штата время от времени нанимало его для того, чтобы он выступил обвинителем при рассмотрении в суде особо важных дел.

Прендергаст заполнил открытку от верхнего поля до нижнего и от одного края до другого, не обращая большого внимания на то, что некоторые строчки были написаны не по горизонтали, а с уклоном в ту или другую сторону. Он так сильно сжимал в руке ручку, что ее следы в виде круглых вмятин остались на большом и указательном пальцах. «Мой дорогой мистер Труд, – начал он. – Сильно ли вы пострадали?» В результате происшествия, о котором сообщала пресса, Труд получил несерьезные травмы. «Ваш покорный слуга просит вас принять его искреннее сочувствие и заверения в том, что, хотя он не предстал перед вами лично, вы тем не менее не должны проявлять никаких сомнений в его искреннем сочувствии вам в связи с постигшим вас несчастьем – прошу вас принять его пожелания скорейшего избавления от последствий несчастного случая, который, к несчастью, случился с вами».

В стиле, которым он писал свое послание, чувствовалась некоторая фамильярность, которая должна была навести Труда на мысль, что пишущий не простолюдин, а, скорее, человек его круга. По ходу написания письма буквы становились все мельче, и вскоре строки стали казаться вытянутыми или выдавленными из чего-то. «Я полагаю, мистер Труд, вы наверняка понимаете, что наиглавнейшим авторитетом субъекта права является Иисус Христос, и вам также известно, что полное исполнение закона зависит от соблюдения двух следующих заповедей, согласно которым вы должны возлюбить Господа Бога своего всем сердцем и возлюбить ближнего своего как самого себя – это, с вашего позволения, сэр, самые великие заповеди».

Он перескакивал с темы на тему, словно колеса поезда, ехавшего по товарному складу. «Вы когда-нибудь видели, как толстый человек ищет собаку, стоящую у самых его ног, но у него не хватает ума понять, почему он ее не видит? Вы когда-нибудь наблюдали за кошкой?»

Он прервал письмо, не добавив к нему ни концовки, ни подписи. Он просто выбежал из комнаты и опустил открытку в почтовый ящик.

Труд, прочитав письмо, поначалу отбросил его, посчитав бредом какого-то психа. Количество мужчин и женщин, у которых были нелады с законом, росло из года в год. Тюрьмы были переполнены ими, как позже свидетельствовал один из начальников тюрьмы. Некоторые из них становились по-настоящему опасными, например, Чарльз Гито [144], убивший в Вашингтоне президента Гарфилда.

Не зная почему, Труд сохранил эту открытку.

«Я жду вас, и немедленно»

В конце ноября тот самый молодой инженер из Питтсбурга снова обратился в Комитет демонстрационных методов и средств с предложением, как и чем заменить на Чикагской выставке Эйфелеву башню. На этот раз в дополнение к чертежам и расчетам он приложил список инвесторов – известных личностей, входящих в совет директоров его компании, – а также подтверждение того, что он обладает достаточными средствами, чтобы полностью финансировать проект до его завершения. 16 декабря 1892 года комитет гарантировал ему заключение контракта на постройку сооружения в парке «Мидуэй Плезанс». На этот раз решение было принято.

Теперь ему нужен был инженер, желающий поехать в Чикаго и руководить там работами. Он знал одного такого человека: Лютера В. Райса, помощника инженера, работающего в «Юнион депо энд таннел компани» в Сент-Луисе. Свое письмо к Райсу он начал словами: «У меня есть грандиозный проект для Всемирной выставки в Чикаго. Я намерен построить вертикальное вращающееся колесо диаметром 250 футов».

Однако в своем письме он не раскрыл истинных размеров своей конструкции: ведь предлагаемое им колесо должно было нести на себе тридцать шесть вагонов, каждый размером с пульмановский вагон; в каждом вагоне размещалось бы по шестьдесят человек, а кроме них, в вагоне еще размещалась буфетная стойка. Не упоминал он в письме и о том, что при полной загрузке колесо поднимет 2160 человек, постепенно поднимая каждый из вагонов на максимальную высоту, равную тремстам футам над Джексон-парком, а это чуть выше короны на голове статуи Свободы, установленной шесть лет назад.

Он обратился к Райсу со словами: «Я жду вас, и немедленно», после чего подписал письмо: Джордж Вашингтон Гейл Феррис.

И снова Чеппел

В один из дней первой недели декабря 1892 года Эмелина Сигранд направилась в дом Холмса в Энглвуде, держа в руке маленький, аккуратно завернутый пакетик. Поначалу ее настроение было радостным, поскольку в пакетике она несла рождественский подарок, хотя и несколько преждевременный, своим друзьям Лоренсам, но чем ближе подходила она к перекрестку Тридцать шестой улицы и бульвара Уоллес, тем тревожнее становилось у нее на душе. И вот оно, это здание, казавшееся ей раньше чуть ли не дворцом – но не из-за его архитектурной изысканности, а из-за того, какое радостное будущее оно ей сулило, – а теперь выглядевшее грязным и обшарпанным. Поднявшись на второй этаж, она сразу направилась в квартиру Лоренсов. Гостеприимство и теплота, с которыми ее встретили, подняли ей настроение. Она протянула пакетик миссис Лоренс, и та, сразу же развернув его, достала оловянную тарелочку, на которой Эмили нарисовала красивый лесной пейзаж.

Миссис Лоренс обрадовалась подарку, но через несколько мгновений насторожилась. Ведь до Рождества оставалось еще целых три недели, и она, стараясь не показать тревоги, с доброй улыбкой спросила Эмили, почему бы ей немного не подождать и не преподнести свой подарок тогда, когда и она сама сможет одарить ее?

Лицо Эмили вспыхнуло, и она ответила, что собирается домой, в Индиану, и проведет Рождество с родителями. «Она говорила о родителях, употребляя очень теплые слова, и предстоящая скорая встреча с ними, казалось, радовала ее, как ребенка», – вспоминала миссис Лоренс, но какие-то тревожные нотки в голосе Эмили навели ее на мысль о том, что причина отъезда ее подруги может быть совсем другой. «А вы не собираетесь вообще нас покинуть?» – спросила она.