Временами ландшафты, которые он видел, противоречили тому, каким он представлял себе ландшафт Джексон-парка, но чаще подтверждали правильность его подхода. «Повсюду на декоративных участках земли мы видели вьющиеся и стелющиеся растения, хитроумно расположенные и сочетаемые друг с другом. А мы у себя не имеем в достаточном количестве саженцев вьющихся растений и семян трав». Он понимал, что не располагает временем на то, чтобы природа самостоятельно могла обеспечить требуемые результаты. «Нам надлежит как можно шире использовать стелющиеся растения и ветви деревьев, растущих возле мостов, пригибая ветви и фиксируя их гвоздями для создания тени и для отражения листвы и прерывистого затемнения на водной глади».
Но самое главное, все его поездки на природу еще больше укрепили его уверенность в том, что Лесистый остров, несмотря на японский храм, должен иметь ландшафт, максимально приближенный к природному. «Я чаще всего думаю сейчас о том, насколько важен этот остров, – писал он Гарри Кодмэну, – и о том, насколько важно максимально использовать естественные природные средства глухой маскировки, густые массивные скопления листвы для оформления его границ; сочетая все это с обильным разнообразием мелких деталей, усиливающих общий эффект… Для этого нам недостает камыша, адлумии, анредеры сердцелистной, сассапариля шероховатого, ломоноса, ежевики, душистого горошка, дурмана, молочая, мелких подсолнухов и ипомеи».
Но он также понял и то, что средства, которые предоставляет природа, следует умело сочетать с безупречным уходом за почвой. И его беспокоило, что в Чикаго этого не понимают и не готовы к этому. «Стандарты английского рабочего, кучера или кондуктора омнибуса в отношении аккуратности, уверенности в себе, а главное, в отношении к садам, ландшафтам, дорожкам и проезжим дорогам, намного выше тех, что есть даже у чикагских крупных оптовиков или ценителей искусства, – писал он Кодмэну, – и мы опозоримся, если не сможем показать в работе уровень намного выше того, который наши мастера готовы считать приемлемым».
Но в общем Олмстед был уверен, что его разработанный для выставки ландшафт будет выполнен успешно. Однако еще одна новая тревога не давала ему покоя. «Единственное облако, которое, как я вижу, нависает над выставкой, – это холера, – писал он в письме в свой бруклинский офис. – Сообщения из России и из Парижа, пришедшие сегодня утром, вызывают тревогу».
Пароход с алжирцами Сола Блума подплывал все ближе к нью-йоркскому порту, и группа специально выделенных рабочих приступила на «Мидуэе» к строительству временных домов для их размещения. Сам Блум поехал в Нью-Йорк, чтобы встретить пароход и зарезервировать два товарных вагона для перевозки в Чикаго жителей деревень вместе с их пожитками.
Как только алжирцы сошли с парохода, они тут же начали разбредаться кто куда. «Я мог лишь наблюдать за тем, как они теряются из виду, как за ними гонятся и как их отводят в кутузку», – рассказывал Блум. Все указывало на то, что старшего среди них не было. Блум бросился за ними, отдавая громкие приказы то по-английски, то по-французски. Гигантского вида чернокожий человек подошел к Блуму и на английском языке, каким изъясняются в Палате лордов, произнес: «Я полагаю, вам стоит вести себя более цивилизованно. В противном случае я не ручаюсь за свое долготерпение и сброшу вас в воду».
Мужчина представился, назвавшись Арчи, после чего между ними началась беседа в более миролюбивом тоне. Арчи рассказал Блуму, что прожил десять лет в Лондоне, служа телохранителем у одного богатого человека. «А сейчас, – сказал он, – я отвечаю за доставку своих соотечественников в город, который называют Чикаго. Насколько я понимаю, это где-то в глубине континента».
Блум угостил его сигарой и тут же предложил стать его телохранителем и помощником.
«Ваше предложение, – ответил Арчи, – вполне приемлемо».
Мужчины закурили сигары и стали выпускать клубы дыма в свежий морской воздух над погружающейся в сумерки бухтой Нью-Йорка.
Бернэм изо всех сил старался ускорить темпы строительства, в особенности павильона «Изготовление продукции. Основы научных знаний», который должен был быть закончен ко Дню Посвящения. В марте, когда до окончания строительства этого павильона оставалось почти полгода, он применил «царское» условие, вписанное в его контракты на строительство. Он приказал строителю павильона «Электричество» удвоить количество рабочих и обеспечить работы в ночную смену при электрическом освещении. Он посулил такую же судьбу строителю павильона «Изготовление продукции», если тот не увеличит темпы работы.
Бернэм до сих пор так и не понимал, каким образом превзойти Эйфелеву башню. Совсем недавно он отверг еще одну нелепую идею, предложенную на этот раз молодым инженером из Питтсбурга, с которым до этого встречался, когда выступал с лекцией в Клубе субботних вечерних встреч. Этот человек был надежным и заслуживающим доверия: с его компанией был заключен контракт на проверку всех стальных конструкций, используемых на строительстве выставки, но то, что он предложил Бернэму построить, казалось явно невыполнимым. «Слишком слабая и хрупкая конструкция», – сказал ему Бернэм. И добавил, что публика попросту испугается.
Ускорению темпов строительства выставки воспрепятствовала ужасная весенняя непогода. Во вторник, 5 апреля 1892 года, в 6 часов 50 минут утра внезапный штормовой ветер разрушил только что построенную насосную станцию и повалил шестьдесят пять футов павильона штата Иллинойс. Спустя три недели очередной шторм разрушил восемьсот футов южной стены павильона «Изготовление продукции. Основы научных знаний». «Этот ветер, – писала «Трибюн», – казалось, ополчился против построек Всемирной выставки».
Бернэм пригласил восточных архитекторов в Чикаго, чтобы обсудить с ними способы ускорения работы. Одной непреодолимой проблемой оказалась внешняя окраска основных зданий, в особенности покрытых раствором фасадных колонн павильона «Изготовление продукции. Основы научных знаний». Во время встречи с архитекторами была высказана мысль, которая при ближайшем рассмотрении сулила не только невиданное ускорение работы, но и подавала надежду на то, что все запомнят эту выставку как образец красоты, еще не виданной в этом мире.
Согласно всем условиям, ответственность за внешнюю отделку зданий была возложена на Уильяма Претимена, руководителя подразделения цветового оформления выставки. Бернэм признавался впоследствии, что нанял Претимена на эту должность «главным образом из-за его тесных дружеских отношений с Джоном Рутом». Претимен совершенно не годился для этой работы. Гарриет Монро, которая знала и его, и его жену, писала: «Его одаренность была практически незаметной за завесой высокомерного и несдержанного характера, который не допускал ни уступок, ни компромиссов. Из-за этого вся его жизнь, представлявшая собой цепь непоследовательных поступков и нелогичных решений, превратилась в трагедию».
В день, когда состоялось совещание архитекторов, он был на Восточном побережье, и архитекторы решили все без его участия. «Я старался подхлестнуть каждого, поскольку время меня поджимало, – вспоминал Бернэм. – Мы обсуждали цвета и в конце концов пришли к решению «пусть все будет белым». Я не помню, кто это предложил. Возможно, эта мысль разом пришла во все головы. Во всяком случае, я решил, что так тому и быть».
Павильон «Горное дело», спроектированный чикагским архитектором Солоном С. Беманом, был почти закончен. Он и стал первым зданием, на котором надлежало проверить только что принятое решение. Бернэм приказал выкрасить его в светло-кремовый цвет. Вернувшись, Претимен «вышел из себя», вспоминал Бернэм.
Претимен настаивал на том, что все решения, касающиеся цвета, должен принимать он и только он.
«Мне так не кажется, – возразил ему Бернэм. – Принятие решений остается за мной».
«Хорошо, – ответил Претимен. – Тогда я ухожу».