— Верно, характер у мальчишки дьявольский! — хихикнул Грегори, ливрейный лакей.

— Нечестивцы! — гремел Гастон. — Наш герцог — жестокое чудовище, а не человек! И кто знает его лучше меня? Говорю вам, moi qui vous parle, если бы он просто гневался, все было бы прекрасно. Если бы он швырял зеркала и вазы в мою многострадальную голову, я бы ничего не имел против! О, все благородные господа поступают именно так! Но его милость… Нет, он не швыряет в меня зеркалами и фарфором, голос его тих, глаза прикрыты, на лице гуляет улыбочка… О, меня каждый раз пробирает дрожь… — И словно в подтверждении этих слов массивное тело Гастона затряслось мелкой дрожью. Гром аплодисментов раздался под высоким потолком кухни — челядь по достоинству оценила речь своего предводителя. Гастон расплылся в довольной улыбке и, дождавшись, когда его телеса успокоятся, продолжал: — А ты, petit, ответь, хоть раз поговорил он с тобой как с человеком?! Нет! Его милость разговаривает так, словно ты не добрый христианин, а безродный пес! И ты восхищаешься этим исчадием ада?! Невероятно, непостижимо, необъяснимо! — И Гастон затрясся в новом приступе конвульсий.

— Я и есть его пес. Он добр ко мне, и я его люблю, — твердо сказал Леон.

— Добр?! Мадам, вы слышали? — взвизгнул Гастон, обращаясь к экономке, которая исторгла осуждающий вздох.

— Он еще очень молод! — томно прошептала почтенная дама.

— Вот что я тебе скажу, малыш! — Гастон выпучил глаза. — Как ты думаешь, что поделывал его милость три года назад? Взгляни на этот дом! Во всем Париже не сыскать более роскошного особняка! Eh bien! Я служу у его милости без малого тридцать лет, так что можешь мне поверить. Три года назад наш герцог был беден как церковная мышь! В его карманах завывал ветер, шурша закладными и долговыми расписками. И что же? Думаешь, мы имели привычку экономить? Ну нет, наш герцог швырялся деньгами направо и налево. Я-то знаю, что говорю. В один прекрасный день его милость отправился в Вену и засел там в одном из игорных клубов. И разумеется, проигрался в пух и прах. Но нашего господина такая мелочь ничуть не взволновала. Он шутил, улыбался и бочками поглощал бургундское. И тут в Вене появляется молодой дворянин, очень богатый и очень веселый. Он садится играть с его милостью. Проигрывает, предлагает повысить ставки, наш герцог, разумеется, соглашается. А как бы вы поступили на его месте? Молодой дворянин снова проигрывает. И так продолжается до тех пор, пока — раз! Все кончено! Состояние перешло из рук в руки. Бедный юноша разорен — absolutement[23]! Герцог удаляется. Он улыбается — ох уж эта его улыбка! В тот же день несчастный молодой человек дерется на дуэли и намеренно стреляет мимо! Он разорен и потому выбрал смерть! А герцог, — Гастон красноречиво всплеснул руками, — герцог возвращается в Париж и покупает этот дом!

— Ах! — вздохнула экономка и покачала головой.

Леон вздернул подбородок.

— Ну и что?! Монсеньор всегда играет честно. Этот ваш юноша просто глупец. Вот и все!

— Mon Dieu, до чего ж ты противный мальчишка! Отродясь не встречал таких вредных юнцов. Я мог бы много еще чего порассказать о нашем господине. Если бы ты знал, скольких женщин он погубил! Если бы ты знал…

— Месье Гастон! — Мадам Дюбуа протестующе воздела пухлые ручки. — При мне?

— Прошу прощения, мадам. Но я же ничего не сказал. Но я мог бы, видит бог, мог бы!

— Думаю, — задумчиво пробормотал Леон, — все мужчины так поступают.

— Fi donc![24] — возмущенно вскричала экономка. — Такой юный, и туда же!

Леон решил оставить без внимания это замечание.

— Думаю, виноваты женщины, а не мужчины, — глубокомысленно заметил он.

— Ты же еще совсем ребенок! — в ужасе взвизгнула мадам Дюбуа. — Что ты можешь в этом смыслить, глупое дитя?

Леон раздраженно дернул плечом.

— Я не дитя!

Добрейший Гастон нахмурился, явно собираясь разразиться очередным монологом, но его опередил прыщавый Грегори.