— Простите, герр лейтенант, но я ничем не могу помочь. У нас на складе нет ни одного запасного магнето для "Бранденбургера" двадцать шестой серии.

— Но это просто смешно — 160-й "Австро-Даймлер" — наверное, самый распространённый двигатель во всех австро-венгерских ВВС!

— Нет, здесь это не так, герр лейтенант. Эскадрильи "Бранденбургеров" одиннадцатого сектора используют 160-й "Мерседес", из-за горной местности. Они считают, что "Мерседес" медленнее разгоняется, но на высоте он лучше. Проблема в том, что они используют магнето "Бош", а эта партия "Австро-Даймлеров" — "Золли". Да и к тому же... — он поглядел на часы, — сейчас уже половина шестого, то есть семнадцать тридцать, так что простите, мои ребята не смогли бы вам помочь, даже если бы у нас что-нибудь было на складах.

— Почему это?

— Простите, герр лейтенант, но сегодня пятница, и все ушли со службы больше часа назад.

— Отправились домой? Но это просто нелепо. А что насчёт дежурных? Будь оно всё проклято, это же война — отсюда до фронта меньше двадцати километров к югу.

Он спокойно смотрел на меня — сочувственно, снисходительно-укоризненно, как человек, у которого нет времени на детские шалости. Это был крепкий, спокойный мужчина слегка за сорок добродушного вида, похожий на часовщика или сапожника, из тех, кого хочется благодарить, когда он говорит, что не сможет подготовить ваши форменные сапоги к параду в четверг, поскольку кожи теперь достать невозможно.

— Война войной, герр лейтенант, а работать круглосуточно никого не заставишь. Это авиаремонтный парк, он будет считаться тыловым эшелоном, даже если итальянцы окажутся прямо за забором. Здесь люди работают по режиму мирного времени и по пятницам уходят домой пораньше.

— Чёрт возьми, о каком режиме мирного времени вы говорите? Мы только что вернулись с опасного задания — над Венецией, прямо среди бела дня. Я тут дырки от пуль считал, так дошёл уже до пятидесяти семи. Мы подставляемся под пули, а ваши люди в это время уходят домой пораньше!

Мой собеседник совершенно невозмутимо кивнул.

— Справедливое замечание, герр лейтенант, справедливое замечание — всё так, как вы сказали, я не отрицаю. Но дело в том, что все мои люди — резервисты, некоторые 1860 года рождения, они уже больше тридцати лет с армией дел не имели, а теперь их призвали. Они, конечно, в военной форме, но работы в военном режиме не выдержат. И в любом случае, половина из них местные, у них семьи в городе.

— А как же воинская дисциплина?

— Эх, герр лейтенант, герр лейтенант. Мы и так мало что можем с ними поделать, а если я начну настаивать на этой старой чепухе про железный порядок — и вовсе никакой работы не будет. К чёрту эту воинскую дисциплину, извините за выражение. Теперь квалифицированных ремонтников не найти — ни даром, ни за деньги, так что приходиться отпустить поводок, если я хочу хоть чего-то добиться. И к тому же у них армейская зарплата, это примерно четверть того, что они на военном заводе получали бы. Но... — он поправил очки и повернулся ко мне, — если хотите, я могу сам снять эти контакты и немного почистить. Это позволит вам перелететь через долину, к Гардоло. Если я правильно помню, у них там, в Семнадцатой эскадрилье, есть несколько старых "Авиатиков". Они получили 160-е "Австро-Даймлеры", так что, может, у них на складе лежит пара старых магнето.

В те годы в австро-венгерских ВВС постоянно использовалось слово "краксе", образованное от глагола "kraxeln", означавшего на австрийском диалекте немецкого "вскарабкаться". Но на сленге лётчиков это стало значить "разбиться при посадке".

Вблизи Хайденшафта, с его нависающими горами и дикими, непредсказуемыми ветрами, дующими вниз, в долину, это происходило с удручающей частотой. Но думаю, среди всех аэродромов юго-западного фронта ни один не был лучше приспособлен для того, чтобы "кракситься", чем Гардоло, в нескольких километрах выше Триента по долине Адидже. В сгущающейся темноте приземление на лётное поле Гардоло оказалось даже более опасным, чем в Перджине.

Аэродром размещался на дне узкой долины, с обеих сторон возвышались почти отвесные горы высотой не меньше тысячи метров, так что посадка напоминала скорее приземление в огромное корыто. В общем, я был очень рад сгустившимся сумеркам — они, по крайней мере, избавили от ужаса перед нависающими сверху утёсами во время захода на посадку.

Только когда мы достигли края летного поля, я понял, что всё позади. Крутящий водоворот обратной тяги ветра от склонов горы создал своего рода воздушную яму, в которую мы внезапно провалились и как кирпич падали метров десять, судя по невероятному скрипу крыльев. Только благодаря мастерству Тотта мы снова выровнялись до того, как колеса коснулись земли.

Но когда мы благополучно приземлились, то поняли, что, возможно, не стоило и беспокоиться. У 17-й эскадрильи было действительно много двухместных аэропланов "Авиатик" на ходу с двигателями "Австро-Даймлер" в 160 л.с. Но, как и в эскадрилье 19Ф, они не видели новых магнето месяцами.

Они могли предложить нам лишь переночевать у них и утром вновь лететь дальше над долиной во Вторую летную школу в Ноймаркте, где, по их мнению, на складах могут найтись магнето, потому что в школе сохранилась парочка старых "Бранденбургеров" ранней серии, которые недавно списали в ходе обучения.

Мы поблагодарили коллег, привязали аэроплан на ночь (в долине уже завывал ледяной ветер), неплохо поужинали в столовой и расположились на ночлег в складской палатке. Завтра наступит суббота.