Впервые я видела его таким. Последний отблеск заката отбрасывал пылающие лучи на молодое лицо, объятое гневом. Издалека доносились крики чаек, бурно ссорившихся над остатками улова от рыболовных судов, возвращающихся в порт.

– Мы на французской земле транзитом, – возразил судовладелец. – Речь идет о простом образце племени с западных берегов Африки, который я привез в Нант, чтобы мои компаньоны оценили качество. Дело уже сделано: джентльмены согласились, что это отребье солидное и годится к полевым работам. Мой невольничий корабль, прежде чем отплыть в колонии Америки, сначала отправится в Дагомею[34] пополнить трюмы сотнями других экземпляров.

– Дайте им хотя бы воды и хлеба, – прорычал Зашари, сжимая кулаки.

Судовладелец равнодушно пожал плечами:

– Я не Крез[35]. Вода в ограниченном количестве, так же как и еда.

– Как вы смеете ограничивать этих бедных людей? Вы жируете за их счет!

Буржуа надулся. С его презрительных губ готовы были сорваться оскорбления, но он передумал, увидев королевскую эмблему солнца, вытисненную на нагруднике Зашари.

– При всем уважении, месье оруженосец, эти существа – всего лишь вьючные животные, – произнес он примирительным тоном. – Обыкновенный товар, торговля которым обогатит как казну королевства Франции, так и мою.

Толстяк вытащил из редингота дворянскую грамоту, скрепленную печатями.

– Вот мое разрешение на работорговлю, выданное в законном порядке министерством торговли Его Величества.

Зашари – первоклассный фехтовальщик. Ему достаточно вынуть из ножен шпагу, чтобы одним ударом перерубить и документ, и его владельца. Но он не двигался, глядя на бумагу, словно она превратилась в непреодолимую стену. Документ напомнил ему, что постыдная работорговля одобрена волеизъявлением его Короля, суверена, которому он поклялся в абсолютной верности.

– Вот вы и образумились! – обрадовался торговец, убирая гнусную бумагу. – Судя по цвету вашей кожи, вы родом с островов. С плантаций Луизианы, верно? Сын хозяина и рабыни, я бы сказал. Черный Кодекс дает право на свободу таким отпрыскам.

Лицо Зашари оставалось твердым и замкнутым, губы плотно сжатыми, как и его кулаки. Он мог бы сбить спесь с отвратительного типа и гордо заявить о себе, как о сыне Филипа де Гран-Домена, своего отца, которого принцесса дез Юрсен представила нам как самого могущественного плантатора Луизианы. Но юноша не сделал этого. Зарево пламенело на его смуглой коже, черные глаза испепеляли ненавистью.

Буржуа воспринял молчание юноши как согласие.

– Я так и думал. Вместо того чтобы спорить, не лучше ли заняться делами. Не нужны ли плантации вашего отца дополнительные рабочие руки? – Толстяк повернулся к несчастным, которые уже поднялись на невольничье судно. – Я намерен погрузить шестьсот пар свежих рук в Дагомее. За вычетом неизбежных потерь во время трансатлантического рейса, думаю, через шесть месяцев смогу доставить пятьсот в Новый Орлеан. Вот моя визитка.

Он сунул карточку в руку Зашари, развернулся на каблуках и направился в сторону одного из роскошных зданий на набережной. Я с ужасом смотрела на эти высокие колонны, сложную лепнину, построенную на деньги от торговли людьми…

– Мне жаль, Заш, – прошептала Поппи, мягко коснувшись руки оруженосца, но юноша мрачно отмахнулся:

– Жалость тут не поможет.

Подруга нахмурилась. С ее губ, покрытых темно-красной помадой, готовы были слететь новые слова утешения, но помешал оглушительный звон. Колокольни Нанта оповещали о начале комендантского часа.

Когда последний удар набата стих, из кареты донесся гулкий скрежет – шум открывающегося люка. Сначала на мостовую ступила алебастровая ножка в изящной туфельке. Затем, грациозно склонив голову на лебединой шее, появилась принцесса. Она разгладила складки платья из шелкового дамаста[36] цвета мальвы[37], поправила кружевную вуаль на волосах. Вампирша благоухала свежестью, как утренняя роза.