Пользуясь вниманием, я решилась идти до конца:

– Путешествие изнурило меня, я умираю от жажды: есть ли среди вас тот, кто может предложить стакан сельтерской воды?

Я принялась внимательно изучать грубые, обветренные лица, ожидая знака, натыкаясь на озадаченные и враждебные взгляды… пока не встретила светлые, нервно моргающие глаза. Они принадлежали мужчине сорока лет с тонкими усиками. Его ливрея прислуги окончательно убедила: это Клеант, камердинер, о котором говорил Монфокон.

– Следуйте за мной, мадемуазель, – отрывисто произнес он. – Я проведу вас в камбуз.

Я поспешила за ним, матросы вернулись к работе. Беглого взгляда через плечо хватило, чтобы убедиться: солдаты удерживали противоборство Франсуазы и следовать за мной не решались, особенно после того, как я публично и громко заявила о своей причастности к Королю.

Мы с камердинером спустились по трапу и прошли на вторую палубу, где находилось бревенчатое помещение, заполненное сковородами, кастрюлями и чашами. Клеант закрыл за собой дверь.

– Не думал, что ты так скоро прибегнешь к паролю, – прошептал он, переходя на «ты», как было принято среди братьев и сестер по оружию в Народной Фронде. – Мы еще даже не снялись с якоря. Ты, должно быть, чертовски ловка, раз смогла улизнуть от вооруженных солдат. Капитан Гиацинт… если он когда-нибудь узнает, что ты взошла на борт без его ведома!

При упоминании имени капитана, который, должно быть, спал где-то здесь в недрах «Невесты в трауре», глаза камердинера нервно дернулись. Я вдруг задалась вопросом, а кто этот фрондер, который, рискуя всем, проник на корабль, принадлежащий Королю Тьмы. Но знакомство подождет: время на исходе.

– У меня не было выбора, – торопливо объяснила я. – Мне необходимо связаться с де Монфоконом до моего отъезда. Я под постоянным надзором свиты, ты – единственная надежда. Есть ли другие фрондеры в этом городе, кто мог бы доставить сообщение в Версаль?

– Да, но уже почти вечер и скоро мы снимемся с якоря… – неуверенно пробормотал Клеант.

– Тогда нужно действовать быстро.

Я рассказала своему союзнику обо всем, что знала: об отвратительном королевском проекте покорения дня и о мистическом алмазе, добытом в Мексике, способном материализовать эти планы, если Нетленному удастся выманить его из рук Бледного Фебюса. Ошеломленный Клеант бледнел прямо на глазах. Через некоторое время мы с ним вернулись на первую палубу.

– Мадемуазель де Гастефриш утолила жажду, она хочет присоединиться к своей свите, – объявил Клеант солдатам морской пехоты. – Главный кок попросил меня забрать редкие специи, которые забыл на рынке. Я сбегаю за ними.

– Поторопись! – приказал ему матрос, чью надбровную дугу пересекал глубокий шрам. – «Невеста в трауре» не будет ждать тебя из-за нескольких пучков перца.

Клеант умчался, солдаты, удерживающие Франсуазу, отпустили ее.

– Не в обиду будет сказано, мадемуазель, но ваша подруга совсем не разговорчива, – обронил один из них.

– Скажем, разговаривает она кулаками, – подхватил другой.

Я заметила его подбитый глаз, в отличие от глаз Франсуазы, которые, как и прежде, скрывались за защитными линзами. Красноватый вечерний свет брезжил на болтах, ввинченных в виски, которые удерживали эти окуляры. Сложно было сказать, что больше раздражало меня – ее отсутствующий взгляд или безмолвие… Стало вдруг интересно, какие винтики приходили в движение в этой голове за толстыми стеклами? Остались ли у девушки мозги, или Факультет заполнил черепную коробку обычными шестеренками? Она молча следовала за мной, как собака, вечную преданность которой мне обещал ужасный Экзили.

У нашей кареты царило заметное оживление. Вероятно, министр уже проснулась? Непохоже. Вечер еще не наступил, хотя уличные фонари зажглись на фасадах зданий, а значит, принцесса еще покоилась в гробу. Зашари и Поппи, напротив, стояли возле кареты. Луизианец, позабыв о своей обычной сдержанности, злился на одного важного буржуа, одетого в дорогой редингот[33], расшитый золотой нитью. Позади них толпились тени понурых, сгорбленных людей, выстроившихся гуськом. Их темная кожа почти сливалась с сумерками: африканцы в лохмотьях. Они садились на пришвартованный рядом корабль, такой же толстопузый, как и его владелец. Сердце сжалось при виде тяжелых цепей, сковывающих пленников друг с другом. Рабы. Когда-то на Крысином Холме те редкие книги, которые я могла прочитать о рабстве, вызвали у меня отторжение, но зрелище этой ужасной практики в жизни было во сто раз хуже.

– Рабство запрещено на территории Франции, – возмущался Зашари.