В отличие от меня, родом из деревушки, затерянной между двух гор, Поппи родилась на морском побережье.

– Море… – повторила я, пробуя на вкус это слово. – Никогда его не видела… Только в книжках.

Я задумчиво блуждала взглядом по бретонскому небу, затянутому тучами. Похожа ли морская пена на рваную белизну облаков? А морская качка на укачивание кареты? У меня не получалось представить океан. Мой утомленный мозг, день за днем напрасно пытаясь найти способы незаметно связаться с Главным Конюшим, вымотался, истощился. Ему хотелось отрешиться от всего…

…забыться…

…уснуть…

Волна убаюкивает меня и уносит.

Все еще плавные движения кареты?

Или уже воды Атлантики?

Я уставилась в темноту. На деревянных балках над моим ложем, где я расположилась, танцуют блики слабого огня. Разве на борту королевских кораблей есть камины? Сомневаюсь…

Комната не похожа на каюту, а плавные покачивания – на морские волны. Чем дольше я рассматриваю потолок, тем больше знакомым он мне кажется. По балкам тянутся неразборчивые фразы: мой отец, аптекарь, имел привычку вырезать на досках цитаты из любимых книг. И это знакомое лавандовое саше на стене: мама, травница, мастерила такие, чтобы очищать воздух нашего жилища. Значит, я в своей комнате на Крысином Холме!

Охваченная волнением, я пытаюсь встать, но у меня не получается: конечности перевязаны прочными лентами. Я отрываю голову от подушки, чтобы посмотреть, в чем дело, и испускаю вопль: мое тело уменьшилось! Длина его не больше нескольких десятков сантиметров. Оно туго завернуто в белую ткань, точно тельце мумии в миниатюре.

Внезапно чья-то тень склоняется надо мной, заслонив свет камина. В панике, я извиваюсь всем телом, чтобы высвободиться, но безуспешно.

– Тихо, малышка.

Я замираю. Этот голос. Голос моей мамы. Покачивание остановилось, потому что мама перестала качать колыбель. Она хочет освободить меня от тесного кокона. В размытом контражуре тлеющего огня я не могу разобрать ее черты, но слышу аромат шалфея и розмарина. Сердце успокаивается. Длинные проворные пальцы развязывают пеленки, которые давят на мои плечи. Я тянусь к маме, чтобы обнять, – о, какие же у меня короткие и пухлые ручки, совсем крошечные! Мама берет мою руку в свою, крепко сжимает ее, чтобы обездвижить: я – гномик во власти гиганта.

Холодный блеск металла привлекает мое внимание. Мама сжимает в руке острый предмет. Это… шприц? Она направляет иголку в мою руку. Быстрым движением делает прокол. От боли и страха я захожусь в крике.

Я распахнула глаза, сдерживая крик, готовый разорвать горло. Мои ноги неистово дергались, как у повешенного, чьи конечности свободно болтались в воздухе. Прищурившись, я узнала обстановку: диванчик, на котором уснула, сумерки, просачивающиеся сквозь окно кареты. Пурпурно-красные.

Кошмар!

Это всего лишь кошмар. Несколько месяцев он не мучил меня. Последний посетил в Париже, в середине зимы. Каждый раз, когда я умирала во сне при страшных обстоятельствах, ситуация повторялась позже, наяву, в реальной жизни. «Глоток Короля», видимо, проявил во мне способность видеть вещие сны – без сомнений, это был мой темный дар. У каждого оруженосца, пригубившего кровь Короля, он свой.

Однако сегодняшний сон иной. Я находилась не в будущем, а в прошлом. Крошечное тельце было моим. Тесные простынки, в которых меня запеленали… Я – тот младенец в люльке. Это мои воспоминания из раннего детства? Нет! Не может быть! Мама никогда не брала в руки шприц, отец занимался забором крови у жителей деревушки и делал это с тяжелым сердцем, вынужденно: Гематический Факультет обязывал аптекарей каждого населенного пункта Франции собирать десятину. При этом папа не трогал детей в возрасте до семи лет.

Кошмарное видение не могло быть моим воспоминанием. Вероятно, душевные муки от разлуки с родителями спровоцировали одиозную фантасмагорию, причудливую галлюцинацию. Постепенно мираж тускнел в моей памяти.