К тому времени их секс стал каким-то отчаянным и вызывал больше разочарования, чем удовольствия. Затем они начали резать себя. Сначала наносили только незначительные раны, которые можно было очистить и оставить открытыми. Лица искажены, кровь течет по конечностям. Затем – большие раны, куда можно было засунуть пальцы. Даже когда они задыхались от боли, их лица были озарены светом умиротворения.
Возможно, именно тогда они поняли, что на самом деле делают, какова
Особенно тяжело стало на все это смотреть, когда они начали использовать болеутоляющие, что позволило зайти намного дальше. Уже когда мы смотрели кассету с маркировкой «18/12-85 – 10/1-86», я взглянул на Оке, который съежился в кресле, и быстро промотал определенные фрагменты. В разрезах шириной в несколько сантиметров начала появляться плоть, кожа отслаивалась, оголяя нервы.
Оке тихо попросил:
– Может быть, достаточно, а?
Я выключил видеокамеру, и мы долго сидели, глядя в черный телевизионный экран, пока я не сказал единственное, что смог придумать:
– Вот и такое бывает.
– Да уж, черт возьми, – вздохнул Оке. – А потом они сидели и
– Да, по своему большому телевизору.
Мы снова замолчали. Я провел пальцами по кассетам, которые должны были исчезнуть. Это свидетельство их подлинных желаний и тоски, скрытых под маской бесстрастного поведения. За пределами луга людям очень трудно понять себя.
Вечером я посмотрел последнюю запись, которая оканчивалась часом тишины, а потом в кадре появились я, Оке и Эльса, и камера постепенно выключилась.
Будет ли понятно, если я скажу, что безупречно слившееся существо на полу в своем мертвом покое было по-своему красиво? Однако процесс, ведущий к этому, никакой красотой
Из всех возможных причин именно передозировка морфина казалась наиболее вероятной причиной их смерти. Они накачивали себя все больше и больше, чтобы выдержать то, что уже сделали, и двигаться дальше. Не успели сказать друг другу ни слова, когда это произошло, но, когда приблизилось время их последнего сна, они смотрели друг другу в глаза и улыбались друг другу любящей улыбкой. Они сделали то, что сделали, или, по крайней мере, сделали все, что могли. Теперь наши труды закончились, так что спи спокойно, мой друг. Если бы это зрелище не было так отвратительно, оно даже могло меня захватить.
Это может показаться абсурдным, учитывая то, что я уже написал ранее, но, когда я закончил смотреть запись, меня впервые пронзила мысль:
Было уже двенадцать, когда я поднял трубку, но я знал, что Томас тоже обычно полуночничает. У него часто возникали проблемы со сном. Он ответил только после третьего гудка. После нескольких вступительных фраз я сказал:
– Слушай, я уверен, что твой отец убьет себя.
– Ну а что, черт возьми, я должен с этим делать?
Я не рассказал Томасу всего, что знал о Ларсе, потому что это могло выдать секреты. Просто в общих чертах говорил о том, что он тоскует. Теперь я вступил на еще более опасную почву и сказал:
– Все, что он делает, связано с тобой. Он пытается вернуть минуты, которые вы переживали вместе. Твой девятый день рождения.
На несколько секунд повисла пауза. Возможно, Томас пытался вспомнить этот момент или просто осмыслить, что я только что сказал. Я почувствовал, что его тон немного смягчился, когда он спросил: