По улице Барнхусгатан ехало такси, и свет его фар заставил меня прийти в себя, прежде чем мы с Томасом преуспели в нашем намерении. Мужчина все еще пытался закрывать руками голову, но я уже потянул Томаса за собой. Мы пересекли темную парковку и улицу Туннельгатан. Я обернулся и увидел, что таксист остановился и вышел к лежащему человеку. Затем мы снова побежали.

Только оказавшись на улице Кунгсгатан, мы перешли на шаг и продолжили путь через площадь Хёторгет, где спрятались за скульптурной группой «Орфей», чтобы переждать, пока у нас перестанет колотиться сердце. У водителей такси была радиосвязь, и полиция могла найти нас в любое время. Томас стоял, опираясь руками на бедра, перевел дыхание и сказал:

– Черт возьми.

– Да. Черт возьми.

Именно в этот момент меня озарило. Возможно, это было связано с тем, что я не путешествовал уже целых четыре дня и влияние луга на меня было необычно слабым, но в эту минуту возле «Орфея» я осознал, что со мной случилось.

Всего несколько месяцев назад я встретил там Софию. Хорошая и милая девушка, с которой мне было бы очень хорошо, если бы я приложил немного усилий. У меня была работа в «Моне Лизе», я любил свои фокусы и с уверенностью смотрел в будущее. Я отдал все это в обмен на другое – и теперь вот стоял здесь и прятался вместе со скинхедом, после того как чуть не убил другого человека. Луг был не просто опасным – он приносил несчастья.

Я снял куртку, накинул ее на скульптуру у ног Орфея, сказал: «Пока, Томас», – и пошел не оборачиваясь по направлению к площади Сергельсторг.

Я едва ли понимал, что делаю, и действовал только в соответствии с инстинктом беглеца. Я пошел в кинотеатр «Сергельтеатерн», где только что начался «Рокки 4». Купил билет и сел в задний ряд большого темного салона. Я не следил за сюжетом, только понял, что там люди избивают друг друга, а я ничего этого видеть не хотел, поэтому сидел, устремив взгляд на пол, и позволял времени проходить, а следу за собой – остывать.

Теперь, когда все прояснилось, я ужаснулся тому, что же со мной стало. Монстр. Банальный бытовой монстр, просто плохой человек. Я видел, как от наших пинков голова темнокожего мужчины дергалась взад-вперед на снегу, как его беззащитное тело сжалось, приняв положение плода. Как я хотел разбить ему голову, увидеть, как она расколется! Монстр.

Когда фильм закончился, я пошел к дому, не беспокоясь о том, ищет ли меня полиция. Я бы не сдался сам, но было бы неплохо, если бы меня арестовали. Вернуться в камеру, подальше от луга.

Я прошел мимо «Орфея» и увидел, как рукав моей куртки торчит вверх у постамента одной из сильфид. Опустил руки в карманы брюк, съежился и пошел дальше домой. Думаю, я никогда больше не ненавидел себя так, как во время той короткой прогулки.

В «Декориме» установили новую витрину, дизайн которой был посвящен тому, как писать автопортрет. На мольберте стояло зеркало, в котором можно было увидеть себя. В зеркале отражался я, обхвативший себя руками, и трудно было представить себе кого-то, менее достойного автопортрета.

Мысли, которые меня не преследовали уже несколько месяцев, продолжили свой навязчивый бег, и, когда я вошел к себе домой, меня настолько захватила ненависть к себе, что я едва мог дышать. Если бы под рукой был револьвер, вполне вероятно, я воспользовался бы им, чтобы вычеркнуть себя из этого мира. Вместо этого, как это часто бывает, я нашел убежище в музыке.

Последний сингл «Депеш Мод», «Stripped», появился неделю назад и только-только оказался в демонстрационных ящиках с пластинками, а я уже успел сходить и украсть его, после чего прослушал много раз. Пластинка уже была в проигрывателе, поэтому я его включил и опустил иглу.

Когда я сел на пол перед динамиками, то почувствовал, что некоторые мои метания подуспокоились, и замер под ритм, похожий на сердцебиение, который, как я знал, был звуком замедляющегося мотоциклетного мотора. Дэйв Гаан пел, а я слушал. Тяжелое, грустное настроение песни усиливалось достаточным количеством моего собственного мрака, чтобы казалось возможным жить дальше, по крайней мере, на тот момент.

Когда настроение у человека кидает из крайности в крайность, будь то радость или отчаяние, он часто интерпретирует тексты песен таким образом, будто в них речь идет о нем. «Stripped» была песней про меня. Про меня и моих соседей.

Гаан пел о луге, и, хотя я знал, что преувеличиваю, я слушал песню, как будто мог найти в ней решение. Снова и снова слушал, свернувшись на полу и сложив руки на животе.

Как бы я ни боялся своих действий и того, чем я стал, было невыносимо думать, что я больше никогда не увижу луга. Никогда больше не постою под этим небом и не почувствую волшебную и сладкую истину в теле, которое вместо того, чтобы быть заколдованным существом в сверхъестественном мире, превращается в растерянного молодого человека в тесном темном дворе. У меня уже началась ломка, и она приняла форму обжигающего шара в животе, из-за чего на глаза выступили слезы.

Это невозможно. Я не могу. Я должен.

Было уже больше двенадцати, и я прослушал «Stripped» еще раз, но вдруг через жалюзи заметил движение. Встал на ноги, покачнулся, все еще пьяный от виски, и приблизился к окну настолько, чтобы снова увидеть дверь в прачечную. Пару раз моргнул, когда внутри зажегся свет. Понадобилось несколько секунд, чтобы в панике найти ключ, прежде чем я бросился к двери и без ботинок побежал вниз по лестнице.