– Не знаю. Мы здесь.

– Я не хочу быть здесь.

Один за другим к нам присоединились остальные, пока не собрались все. Некоторые выражали чувства того же характера, что и Петронелла, но только Гуннар проявил ту же степень отчаяния. Повязка покрывала его левую руку. Он не поставил под сомнение мое сообщение по телефону и после разговора со мной вышел на кухню на своем рабочем месте, включил плиту на максимум и положил на нее руку. Теперь он находился на больничном на неопределенный срок.

Сусанна, Оке и Эльса были больше похожи на меня. Они как будто хоронили родственника, но, по крайней мере, это были не их собственные похороны. Эта жизнь закончилась, но, в отличие от Петронеллы и Гуннара, они могли принять во внимание, что, возможно, есть еще и другая, хотя сейчас ее было трудно разглядеть.

Мы открыли дверь в душевую, где белое в ванне самостоятельно двигалось, как какое-то существо, заключенное в толстый слой резины и дергающее конечностями в поисках выхода.

– Что происходит? – спросила Эльса, стоя рядом со мной.

– Понятия не имею, – сказал я. – Это меняется. Все меняется. Это кончается.

Мы потушили свет в прачечной, заблокировали дверь, просунув метлу через ручку, и сгрудились вокруг ванны. Пришлось помочь Петронелле опуститься на колени. Мы смотрели друг на друга, и в комнате настолько сгустилась наша грусть, что над головами повисла седьмая невидимая фигура. Мы порезали руки и прижали ладони к белому.

Кровь текла тонкими струйками, собиралась в лужицы, из которых как под осмотическим давлением всасывалась в поверхность, похожую на кожу. Но ничего не происходило. Мы не перенеслись.

Гуннар хлопнул рукой, так что белая масса задрожала, и закричал:

– Давай! Давай! Еще один раз!

Как будто его мольба была услышана, забрезжил луг, а затем все снова исчезло. Мы склонились вокруг края ванны.

– Нужно больше крови, – сказал я. – Ему нужно больше крови.

– Откуда ты знаешь? – спросила Сусанна.

– Я ничего не знаю. Просто догадываюсь. Если у кого-то есть более точное предложение, не стесняйтесь делиться.

Ни у кого не было лучшего предложения. Я снова наклонился над краем и поставил острие ножа на то место, где начиналась одна из линий крестообразного рубца. Несмотря на то, что я много раз причинял себе боль, я почувствовал сопротивление. С одной стороны, это будет рана гораздо больших размеров, чем раньше, и будет действительно больно, а с другой стороны, я разрушу то, что тело залечило.

Я стиснул зубы и начал разрез. Первые несколько сантиметров дались легко. Нож был острым, и не нужно было сильно давить, чтобы проткнуть кожу. Потом наступила реакция. Раньше я просто делал разрез, а потом опускал руку и путешествовал. Теперь чувствовал, как нервы протестуют и через руку доносят колотящуюся боль и отвращение до мозга, который кричит: «Стоп, стоп!»

Я не остановился. Шрам тянулся на верхней стороне руки, поэтому не было риска разрезать артерию. Это было просто мясо, которое нужно было разрезать и выпустить сок жизни. Когда я дошел до запястья, то прикрыл глаза и прищурился, притворяясь, будто то, что находится передо мной, это просто кусочек бледной плоти, который я разрезал.

Другие чувства обмануть не удалось. Рот наполнился вкусом ржавого железа, и я услышал, как капли падают в ванну. Левая рука онемела и неохотно заканчивала свою работу, поэтому я сильнее обхватил рукоятку и начал двигать нож обратно к локтю крестообразным движением. Когда разрезы пересеклись, я тяжело дышал и продолжал делать разрез по направлению вверх.

Вся рука теперь была залита кровью, так что я даже не мог видеть шрам и заканчивал резать последние сантиметры вслепую.