Я потянулся к коробке, но Ларс отвел мою руку и внезапно заговорил как человек в абсолютно здравом рассудке:

– Это не твое дело. Тебя это не касается. Уходи.

Блаженная дымка, туманящая взгляд Ларса, пропала и сменилась искрящимся гневом. Если бы мы сейчас разодрались, он бы не отступил, подобно Оке, и добром бы это не кончилось. Кроме того, Ларс был прав. Какое мне было до этого дело? Как и все мы, он делал то, что должен был сделать: только мысль о Томасе заставила меня попытаться вмешаться. Я оставил его и пошел домой.

Возможно, вызывает удивление, что я беспокоился о Томасе, но было обстоятельство, о котором я не рассказал. Кроме соседей, в обычном мире я мог вынести общение только с Томасом и его бандой.

Я сдержал обещание Ларсу и больше не участвовал в кражах вместе с его сыном, но когда мы прикрыли эту лавочку, то отметили это, выпив пива в его любимом заведении в Старом городе. К нам присоединилось несколько его друзей-скинхедов, и мы пошли на квартиру, где была вечеринка, – вот так это было.

Как следует из этой истории, все это время я продолжал носить в себе скрытую агрессию, проекцию моей монструозной сущности в этом мире. В начале февраля я перестал ездить на метро: стремление посбрасывать пассажиров на рельсы было настолько сильным, что я боялся, что не смогу противостоять ему. Как и все остальное, это касалось бы лишь мира по эту сторону, но я все же не хотел отправиться в тюрьму за убийство.

Мне было хорошо с Томасом и его приятелями. За ними я замечал то же, и наше общение выходило несколько брутальным, что мне нравилось.

Мы частенько друг друга сильно толкали, отпускали грубые шутки, которые иногда переходили в драки, особенно если в этом был замешан алкоголь, а чаще всего так оно и было. Мы обменивались ударами в челюсть, а потом просто говорили: «Так выпьем же, сука», и ничего более.

Музыка, которую мы слушали, была тяжелой и претенциозной, а слова песен были преисполнены ярости. В разговорах было много гневных выпадов против всех этих подонков, которые разрушают нашу прекрасную страну. Я не особо с чем был согласен, но сама тональность мне нравилась. Появлялась также сентиментальная нотка, когда речь заходила об исчезнувших вещах и явлениях, будь то смертная казнь или маленькая дачка, куда все обычно ездили на летние каникулы.

У их банды была отличительная особенность, наверняка благодаря Томасу. Те, кто называл себя бонхедами, слушали группы «белой власти», такие как «Скрудрайвер» и «Ультима Туле», тогда как менее экстремальные предпочитали классическую музыку скинхедов, например «Мэднесс» и «Спешиалс». Это все дополнял Повел Рамель.

В спартанской обстановке квартиры с матрасами, брошенными между банками пива и бутылками из-под водки «Эксплорер», в сигаретном дыму сидит группа парней с бритыми черепами, отбивает ритм ботинками и вместе подпевает песне «Смотри, идет снег», которая гремит из проигрывателя. Большим фаворитом была песня Рамеля «Папа, я не могу расколоть свой кокос», и ни одна вечеринка не обходилась без того, чтобы ее проиграли хотя бы один раз, а лучше – несколько раз.

Случилось так, что я стал тусоваться с ними в городе, потому что наслаждался чувством опасности – а оно прямо-таки исходило от нашей группы, когда она прокладывала себе путь среди людей и кричала: «Дверь открылась! Входит мама! А орех все так же цел!»

Возможно, наша банда была еще и одной из самых мягких, потому что споры, провокации и даже драки в городе никогда не переходили в бои без правил, по крайней мере, когда я был с ними.

Через пару дней после разговора с Ларсом мы встретились с Томасом у площади Гулльмарсплан, потому что нашему – теперь общему – приятелю Палле дали вторичный контракт на аренду подвальной квартиры, и у него намечалось новоселье. Я не мог ехать на метро, и Томас заржал, когда я вылез из такси с пакетом из государственного винного магазина винной монополии с двумя бутылками – водки «Ренат» и «Фанты».

– Черт, ты прямиком из кафе «Опера», верно?

Мы медленно двигались вдоль улицы Графиквэген – я в своем бежевом пальто, с давно не стриженными и неухоженными волосами и Томас в скинхедском прикиде и с бритым затылком. Несколько раз кто-то из группировки предлагал мне побрить череп и называл меня трусом, когда я отказывался. Кроме прочего, это был еще и вызов на драку, но я, хотя и был доволен их компанией, не хотел таким образом подтверждать свое право быть с ними. Волосы я хотел сохранить.

– Слушай, – сказал я Томасу, – я на днях встретил твоего отца.

– И что?

– И… я знаю, тебе все равно, но… – Я остановился, чтобы посмотреть Томасу в глаза, и продолжил: —…кажется, есть некоторый риск, что он убьет себя.

Томасу удалось сохранить невозмутимый вид, но я видел, как тяжело это ему далось. Что-то в его линии рта, что-то в его глазах, внезапная мягкость, которая пронзила его, прежде чем он сжал челюсти и снова зашагал.