Я стояла на носочках на рельсе над тоннелем. Смотрела в небо. С трудом держала равновесие.

Я вспоминала, как мы вместе готовили оладушки, как я случайно заглотила Тошкину золотую рыбку, как защищала его от бона, как он спас меня от парней, которые хотели меня изнасиловать. Как мы вместе шли через поле. Наш подсолнуховый секс. Все это уже не сотрется из памяти. Невозможно забыть по-настоящему близких людей. Даже спустя пять, десять, пятьдесят лет после смерти они все равно будут жить в наших сердцах.

Я спустилась, посмотрела на воду. Место, где есть часть тебя.

Если бы я знала, что тот день будет последним нашим днем, я бы запомнила каждое твое слово. Считала бы шаги, взгляды, вздохи, дождевые капли. Взяла бы тебя за руку и не выпустила бы. Я посмотрела бы тебе в глаза. Поцеловала. Сказала бы, что люблю и что ты мне дороже всех на свете. Но я не сказала. Потому что не знала, что этот день последний, думала: зачем? Впереди еще вечность, успею. И потому что было страшно. Чертовски страшно сказать эти чертовы десять букв. Будто тебя выставляют голым на колючий мороз.

Я смотрела на нашу надпись в тоннеле, потом на ручей, на то, как уплывало от меня мое прошлое.

Ты не мог меня оставить. Ведь ты же обещал.

Я отказывалась идти в школу. Ведь это его школа, а теперь и моя тоже. Я не хотела смотреть на все эти цветы, свечи… Частичка меня еще бежала от реальности, и я понимала: увижу фото в траурной рамке ― пойму окончательно, что Тошки больше нет. Гораздо легче обманывать себя.

Но через пару недель в новую школу все же пришлось идти. Я знала, фото там, в вестибюле ― в первый день увидела мельком. Больше я никогда не ходила этим путем. Вешала одежду в раздевалку и возвращалась, чтобы подняться по лестнице с другой стороны. Делала крюк, но не могла пройти мимо этого места.

В школе все было неприятно обыденно. А чего я ожидала? Что все будут каждый день лить слезы? Ходить в мрачном молчании? Школа должна навсегда погрузиться в траур? Он закончился… все живут дальше. На переменах ― шум, мат, беготня, на уроках ― тихое хихиканье учеников, громкие голоса учителей. Толкучка в столовой, радостные крики после звонка с последнего урока. Запах каши, выпечки, мела, половых тряпок, хозяйственного мыла и обуви. Без одного человека мир не рухнул. Осознавать это горько.

Вечерами я прогуливалась по дворам, заглядывала в окна. Все жили как прежде, и только квартиру в доме напротив отныне скрыла завеса вечной скорби. Насколько ничтожна чья-то жизнь для целого мира, настолько же важна она для кого-то одного. Моя реальность рухнула с Тошкиным уходом, я уже не стану такой, как прежде. И его родители ― тоже.

Эта зима стала для меня долгой и холодной. Я нигде не могла найти себе места. Я превратилась в слепого котенка, который тычется по углам и жалобно мяукает. Котенок не осознает своей слепоты, но понимает, что с ним что-то не так.

Иногда звонила Ника. Так я узнала, что в январе прошел суд над Аней. Ане не было шестнадцати, и по закону она могла избежать уголовной ответственности, если бы адвокату удалось доказать, что над девушкой висела угроза жизни, она была напугана. Все случилось именно так. Мама Ани наняла ей толкового адвоката, который смог выиграть дело. Аню отпустили.

Я заставила себя сходить на кладбище только в феврале.

Под ногами хрустел и рассыпался снег; воздух был колючий, сухой. Я куталась в шарф. На оградках и могильных камнях лежали пушистые острые шапки. Все было белое, я щурилась от невыносимой, слепящей яркости.

Придя в нужное место, я с трудом открыла калитку ― мешали сугробы. Подойдя к кресту, смахнула снег. На ленте венка прочитала: «Любимому сыну от мамы и папы».

Я не знала, как начать разговор. Нас разделяло всего два метра. Это странно, осознавать, что человек, находящийся от тебя так близко, может быть так бесконечно далеко.

– Ну, привет, Тошка, ― сказала я. ― Знаешь, недавно наша классная сказала, что, когда близкие навещают умершего на кладбище, он спускается к ним с неба. Я знаю, ты сейчас должен быть где-то здесь. Ты не мог не спуститься. Ведь я же пришла к тебе. Прости, что так долго не навещала. Но думаю, ты понимаешь, почему. Как дела? Скучновато? Ну, а кто вопил, что со мной всегда как «х*ем в улей»? Радуйся, меня рядом нет. Хватило на твою пятую точку приключений, теперь вот сиди жопой на облаке и наслаждайся покоем. Передай привет моему дедушке, если вдруг увидишь.

Первые слова дались тяжело, но я знала, что потом будет легче. Я смахнула снег с лавочки, села.

– У меня все неплохо. Пошла вот в твою школу… Все, как ты и говорил. Столовка отстой, Анна Павловна круче Бритни Спирс, у Давыдовой и правда усы, а физручка не бреет подмышки. Вообще школа ничего, получше моего пансиона. Скучаю ли по тебе? Фи! Да чего по тебе скучать? Над ухом больше никто не ноет и не скулит, так что просто кайф. Брр… Как холодно. Минус двадцать уже вторую неделю. Интересно, как там у вас погода? Наверное, тепло. Дома тоже холодрыга. Чтобы согреться, вспоминаю часто наше путешествие. Горячий песок, жгучее солнце, кожа пузырями. Душные ночи, кожа дубовая, как иссохшая козья шкура. Знаешь, а ведь это была целая жизнь. Мы прожили ее с тобой вместе. Вот бы записать ее на кассету, потом проматывать обратно и проживать снова и снова… Думаю, я могла бы провести так вечность.

Я замолчала. Посмотрела вниз, на холмик под крестом. Расчистив снег рядом с собой, положила туда руку, закрыла глаза, попыталась представить его рядом. Руке стало тепло, ― это Тошка накрыл мою ладонь своей. Я сжала пальцы.