Тошка смотрит на меня как-то странно.

― Твои вопгосы глупые, Сова. Они мне не нгавятся.

― Ну ответь! Так чью?

― Отстань.

― Конечно, свою. Никто не выберет чужую жизнь. Да?

― Чего пгистала ко мне? Хватит, егунда какая-то, а не вопгос.

Я злюсь на Тошку за то, что он больше не хочет играть в эту игру, и кидаюсь в него цветком. Он смеется и отвечает тем же.

В отделение милиции нас отправили всех шестерых, Тошку увезли в реанимацию. Но дальше наши пути разошлись. Аня ― единственная, кого я видела после задержания. Что с остальными, я не знала. Нас с Аней промучили меньше других: сообщили родителям и перевели в центр содержания несовершеннолетних. Снаружи он как тюрьма ― с высоким забором и колючей проволокой, ― а внутри ― как приют. Не была, но думаю, что так выглядят детские дома. Нам выдали казенные шмотки и полотенца, показали, где наши койки. Эта была самая ужасная ночь в моей жизни. Я так и не смогла заснуть.

Мои родители приехали утром. Я не представляла себе встречу с ними, не знала, как они поведут себя, когда увидят меня. Наорут? Папа снова ударит?

Я вышла к ним в холл ― с грязными волосами, в синяках и шрамах, в чужой заношенной одежде. Мама зажала рот рукой и заплакала. В глазах папы читались вина и жалость. Ему было больно на меня смотреть.

Я бросилась к ним, уткнулась папе в грудь и разрыдалась. Родители обнимали меня и шептали ласковые слова. Впервые за несколько месяцев мне стало тепло.

Вот уже десять дней я не видела никого из нашей семерки. Тошка лежал в реанимации в больнице в Санкт-Петербурге. Кома. Я и не знала, что сочетание четырех простых букв может звучать так ужасно.

Мои родители будто постарели. Мне казалось, у них все время очень усталые глаза.

Из Питера приезжал следователь, задавал вопросы по делу об убийстве. Ведь Аня застрелила человека, и ей грозили очень серьезные проблемы.

Я не упоминала еще об одном преступлении. Думала, а скажет ли Руслан или кто-то из его банды о том, что я убила Ржавого? Мы ведь сдали их. Они могли сдать меня, я была готова. Со следователем я разговаривала несколько раз, но старое дело не обсуждалось. Всех интересовало только убийство Ацетона. Я боялась, что придется проходить свидетелем. Там будет Руслан… я не смогу его видеть. Но этого не случилось. Родители очень постарались, чтобы в милиции меня трогали как можно меньше. Так странно все вышло… Все дерьмо вертелось вокруг меня, а когда оно всплыло, я оказалась как бы и ни при чем. Мне просто навязали обязательные беседы с психологом раз в неделю. Предполагалось, что хоть это направит меня на истинный путь. А вот Аня… я терялась в догадках, что с ней будет.

Ее я порой не понимала, ссорилась с ней чаще, чем с остальными, даже опасалась ее. Иногда мне казалось, Аня жалеет, что мы с Тошкой поехали с ними. Но теперь… Она не думая выстрелила в человека ради нас с Тошкой. Она убила, чтобы защитить нас. Как же я ошибалась на ее счет. Она считала нас с Тошкой своими людьми. А свои люди должны защищать друг друга ― так заведено в нашей компании.

Дома неизменно стояла гнетущая тишина. Горячий ужин, теплая ванна, чистая мягкая постель. Постоянный контроль. В душ и туалет ― под надзором, родители боялись, что при любом удобном случае я удеру к нему. Они понимали: у меня нет денег на билет, но достаточно дури, чтобы найти способ добраться до Питера.

Наконец, впервые за десять дней, мне разрешили выйти из дома одной. Вдыхая холодный воздух, я смотрела на застрявший в голых темных ветвях желтый воздушный шарик. Блеклый, сморщенный, наверное, он провисел там несколько недель. Как же за это время поменялась погода. Земля совсем промерзла, покрылась инеем. С каждым холодным сезоном все вокруг будто умирает, и кажется, что уже не оживет.

Вообще после возвращения в Днице все стало по-другому. Притупились мои чувства, отношение ко всему стало каким-то отстраненным. Я видела и слышала мир словно через помехи, и через них проходили мои эмоции и реакции. Дни неохотно пожирали мою жизнь, словно я была безвкусным блюдом. Сон походил на черную пустоту: никаких сновидений. Я потухала, как пламя свечи.

Этот период стерся из памяти: там отпечатался только сдутый воздушный шарик на дереве. Я даже не помнила, о чем говорила с родителями и следователями. Вся моя жизнь шла механически: пробуждение, еда, сон. Я напоминала себе робота, который не может отступать от своего единственного алгоритма.