Она смотрела на меня через стекло. Не взгляд ― взрыв. В меня летели осколки страха и разочарования. Плюнет? Нет. Уж лучше бы плюнула ― не было бы так больно. Все эти годы я не мог забыть ее. Столько было и девушек хороших, и телок одноразовых, а в голове всегда она одна. Совсем другая. Сильная, искренняя, противоречивая. Дашка… Ты боишься меня. Боишься, хотя я уже не такой, как раньше. Не тот озлобленный дикий мальчишка. Тебе нечего бояться. Но я понимаю… ты ведь тоже ничего не забыла. Удивительно… Восемь лет ― и вдруг за одну секунду их будто стерли. Мне снова восемнадцать.

Я не видел Дашу с того самого дня в заброшенной дурке, когда нас повязали. Почти всем дали пятнадцать суток для профилактики, но я был даже рад этому. Тогда во мне пробудился страшный зверь, и разумом я понимал ― ему лучше посидеть в клетке.

В день суда над той девчоночкой, что застрелила Аца, я выступал свидетелем. Дрожал перед заседанием, думал, она там тоже будет. Хотел ли я ее увидеть? Что мог ей сказать? Что сделать? Все чувства уже притупились, за пятнадцать дней за решеткой я действительно поостыл. Повис в тупой прострации. Не злился, не сожалел, но не было и удовлетворения, лишь какая-то обида ― на себя и на мир. Усталый голос подсознания шептал: «Зря это все. Незачем. Две смерти. И ради чего они? Не ради чего, а из-за чего. Из-за глупости».

Даши не было на суде. Ее даже не упоминали, будто ее вообще не существовало. Никто, кроме нас, и не знал, что все произошло из-за нее. Судили девочку, убившую Аца. К ней у меня была лишь жалость. Ей всего четырнадцать… Конечно, смерть Ацетона меня выбила из колеи, но судить эту малышку… Ради чего? Я уже судил одну девчонку, и наказание она получила суровое. А за что, если разобраться? За то, что оказалась не в том месте, не в то время? Разве за это судят? Я судил, дурак, но второй раз не смог.

Когда меня вызвали, я говорил, говорил, говорил ― так, чтобы мне поверили. Что Ац сам напал, что у девчонки не было выхода. Суд шел не один день. Адвокат этой Ане попался грамотный, боролся за нее долго, но отстоял. Ее оправдали.

Перед судом разговаривал с парнями. Кто-то хотел сдать Дашу. Я сказал ― через мой труп. Убью любого, кто хотя бы заикнется о ней. Вид у меня был, наверное, жуткий: никто ничего не вякнул. Я не чувствовал вины перед ней, но почему-то хотел ее защитить. Да, я не простил ей смерти брата, но… нет. Никаких мусоров. Даша получила свое наказание, когда Ацетон метнул нож. Суд. Свидетели. Присяжные. Ударяет молоток, и вот ― судья выносит приговор. Кто тогда был судьей? Ац? Нет. Он был молотком. Судьей был я. Ведь я мог остановить его… Мог. Но не остановил.

Бабушка умерла той же зимой, это уже был суд надо мной. Он прошел, когда в церкви я наклонился и поцеловал ее в лоб ― холодную, лежащую в гробу. Моя семья продала ее дом. Теперь никто и ничто меня не связывало с Днице, кроме Даши. Я больше ни разу не ездил в этот город, хотя хотел. Мечтал увидеть ее, объясниться. И чем больше проходило времени, тем острее становилось желание.

Сразу после дела Аца я порвал все связи с парнями, сжег мосты, надеясь, что смогу стать другим. Так хотелось этого… Так хотелось начать все с нуля и перестать быть беспощадной тварью, которая вершит самосуд над маленькими девочками.

Новая работа, знакомства, друзья. Новая жизнь. О прошлом напоминали только сны ― они снились мне, может, раз в месяц, и в каждом ― Даша. Некоторые сны были приятными: мы, юные и влюбленные, мчались на мотоцикле. Но были и тяжелые ― пронизанные смертью. То Даша убивала моего брата, то я ― того ее мальчишку, то я убивал саму Дашу. Я ведь все равно был убийцей ― да, убивал чужими руками, но ведь это еще более паршиво, от таких грехов не убежишь.

Почему сейчас, в метро, я так рвался ее догнать? Хотел заслужить прощение? Для чего? На что надеялся? На светлое будущее вместе? Едва ли. Тогда для чего? Наверное, чтобы освободиться. И больше никогда не видеть снов.

Как глупо все произошло между нами, Даш. Глупо, страшно, обидно. Наша любовь несла смерть. Как бы я хотел поговорить с тобой… и я мог бы. Ведь я не забыл, где ты живешь, я всегда верил, что смогу однажды вернуться и найти тебя, вот только не ехал ― боялся. Чего? Что не застану тебя. Что твоя семья переехала, что порвалась единственная ниточка, соединяющая нас. Пережить этот разрыв я бы не смог. И вот, я не ехал в Днице, я не знал, что меня там ждет, но надеялся, что ты все еще там. Что я смогу увидеть тебя, сказать обо всем. И ты выслушаешь. Да. Незнание давало мне иллюзию спокойствия, но эту иллюзию безжалостно развеяли сегодня, в чертово утро понедельника. Поезд уехал. И до последнего мгновения мы не отводили друг от друга глаз.

Меня греет мысль, что я все еще могу тебя найти. Я хочу извиниться. Прости, Даш. Черт, ни перед кем я никогда не был так виноват, как перед тобой. Такое не прощают, но…

Однажды я наберусь смелости и найду тебя, Даша.

Я обязательно найду тебя, где бы ты не была.

Даша

– Ваш сын совершенно неуправляем. Такое ощущение, что вы, мама, абсолютно ничего не знаете о его школьных успехах. Мало того, что успеваемость снизилась, так он постоянно срывает уроки, мешает другим ученикам и учителям. А еще это… ― Классная руководительница гневно потрясла классным журналом, а потом ударила им о стол. ― Это уже ни в какие ворота! Кража журнала ― серьезное преступление! Прошу вас как мать принять меры. Надавите на своего сына, он должен сознаться. Вы понимаете, какими разбирательствами такое грозит? Может до исключения дойти и вообще… Не понимаю, почему вы не уделяете внимание ребенку! Вы же не работаете, чем же занимаетесь все время? Хм. Хотя вижу, вижу, выглядите хорошо в свои годы, но помимо всего этого… ― она брезгливо обвела пальцем вокруг лица, ― вы должны помнить, что у вас еще есть дети.

Ох, я бы ей ответила. Но план состоял в том, чтобы я кивала, как китайский болванчик, виновато улыбалась и со всем соглашалась. Моя реакция понравилась этой грымзе. Она смягчилась.

– Ну что ж, я думаю, вы все уяснили и примете меры.

– Да, да, я поговорю с ним. Извините, я обязательно возьмусь за его воспитание.

– Рада слышать. Свободны.