Невыносимо было видеть бабушкины равнодушные и бесконечно уставшие глаза – она словно прощалась. Вера кормила ее с ложки и отводила взгляд.

Бабушка умерла перед рассветом, в четыре утра, а еще ночью Вера к ней вскакивала с бьющимся сердцем – жива? Потом проснулся сын, Вера его убаюкала и уснула. А утром бабушки уже не было.

Как Роберт узнал о ее смерти? Непонятно. Но похоронами занимался именно он. Вера как будто застыла. Вадима забрала Томка – Вера не реагировала даже на сына – покачиваясь, сидела на бабушкиной кровати и, не включая света, смотрела в стену.

После похорон, которые Вера почти не помнила, Роберт остался у нее.

Окаменевшая, замороженная, вытянувшись в струнку, Вера лежала на кровати и смотрела в потолок. Он лежал рядом, гладил ее по волосам, целовал холодные руки и что-то говорил, говорил…

Вера не слышала, точнее не слушала. Не гнала его по одной причине – ей было все равно. Только мелькнуло, что остаться в пустом, гулком доме страшно. Везде призраки: мама и отец, дед и бабушка. Почему они оставили ее?

Так Роберт остался в Малаховке насовсем. Бабушки, которая его ненавидела, больше не было. Вера по-прежнему почти ни на что не реагировала и жила как во сне. Иногда ей казалось, что, если бы не сын, скорее всего, ее бы уже не было. Материнский инстинкт – самый сильный. Любая мать, в каком бы она ни была состоянии, сползет с кровати, даст лекарство, если он болен. А уж потом снова рухнет без сил.

Вера кое-как сползала с постели, машинально варила кашу или лапшу, стирала белье, меняла постель, одевала Вадика, выходила с ним во двор, садилась на лавочку и смотрела, как он играет в песочнице или ковыляет по саду.

Жила как машина, как поломанный, неживой механизм, иногда вспоминала, что за весь день съела только ложку-другую каши – подъедала за сыном.

Ходила, качаясь. Из института пришло два письма – интересовались, чем занимается студентка Красовская. Вера выбросила их в помойку. Наплевать. Теперь на все наплевать.

Роберт приезжал к вечеру, брал сына, читал ему книжки и укладывал спать. Разговоров с Верой не начинал, спасибо и на этом. Мыл посуду, горой сваленную в раковину, выносил мусор. Приносил незатейливые продукты: хлеб, сыр, молоко, картошку, макароны. Варил себе что-то на ужин, оставлял Вере на плите. Спрашивал, не нужно ли ей что-нибудь.

Вера молча качала головой. Понимала – если бы не Роберт, она бы не справилась. Но ни общаться, ни выяснять отношения не было сил. Пусть все идет так, как идет. В конце концов, он отец их ребенка. Засыпая, Вера слышала, как Роберт читает сыну книжки, и была счастлива, что у ее сына есть отец, значит, он не сирота. Потому что матери у него почти не было.

Засыпала с одной мыслью – лишь бы меня не трогали. Так прошла зима. Вадик подрос, стал бойко бегать и начал понемногу говорить. Первым словом было «папа». Смешно.

А однажды вечером Роберт объявил, что нашел вариант обмена: дом в Малаховке на квартиру в Москве.

– Нормальная двухкомнатная квартира, – не глядя на Веру, смущенно бормотал он. – Я видел, мне понравилась. Метро под боком и магазины рядом, и парк.

– Какие магазины? – сонно переспросила Вера. – Какой парк?

– Мне кажется, – Роберт откашлялся и начал заготовленную речь, – что нам необходимо переехать. И рядом детский сад – хороший, я узнавал. Ты сможешь работать, я тоже буду работать. Вадик станет ходить в детский сад. Это город, Вер, и там будет легче. Все рядом, все под боком – цивилизация. А здесь только проблемы. Дом надо чинить – крышу менять, фундамент. Да ты и сама это знаешь. А деньги? Да и воспоминания, Вера. Тебя это гробит. А там начнется новая жизнь. С чистого листа, набело, Вера. Ты меня слышишь? Так больше продолжаться не может. Тебя же… почти нет. А у нас сын. Семья. Надо выбираться, Верочка. Надо. Иначе никак. А этим обменщикам загород необходим – у них дочка болеет, кажется, легкими. И вообще, Вера. Стараюсь я только для тебя, поверь! Мне-то какой интерес?

Вера молчала, с трудом переваривая его слова. Перебираться? Продать, обменять дом? Уехать отсюда навсегда? Из родового гнезда, любовно построенного дедом? Отдать все это в чужие руки? Дом, сад, беседку? Еще Инночкины качели? Теперь на них качается Вадик. А раньше качалась она. Дед мечтал, что в этом доме проживут все его потомки. С чистого листа, набело? Значит, перечеркнуть все, что было? И это он ей предлагает?

– Ты, Роберт, кажется, спятил, – сухо сказала Вера. – Да, да. Ты рехнулся. Обмен, говоришь? Они согласны? – Вера гомерически расхохоталась. – Им загород необходим? Да наплевать мне на них! Мне на всех наплевать, слышишь? Для меня, говоришь, стараешься? Понимаю. И очень ценю! Только зря, Роберт! Ты зря тратишь силы.

Роберт насупился и обиженно замолчал.