Исподволь разглядывая ее, Томка вздыхала:

– Ох, Верка! Ну что ты нашла в этом… своем? Ну чем он тебя зацепил, а? Нет, ты скажи, подруга! Вот честно – не понимаю, но очень хочу понять, честно! Ну во всем же никчемный! Прости, Вер! Ох, не сошлась бы ты с ним после смерти баб Лары, сейчас бы наверняка была в шоколаде.

Вера старалась не обижаться и отмахивалась:

– Не понимаешь? Все ясно, ты не любила, – пыталась отшутиться она.

– Любила – не любила, – не поддерживала шутки Тамара. – Да при чем тут это? Жизнь надо строить, понимаешь? Мужик должен эту жизнь если не украшать, то уж точно облегчать, понимаешь? А твой? Он же, – Тамара пощелкала сухими, увешанными кольцами пальцами, подыскивая слова помягче, – он же хомут на твоей шее. Цепи пудовые. Виселица, Верк! А ты? Ты же красавица, умница! Трудяга такая!

Вера смеялась и предлагала закончить разговор. Обсуждать свою семейную жизнь ей не хотелось.

Своими делами Тамара делилась с большим удовольствием. Жила она теперь с горячим кавказским парнем по имени Гоча. Понятно, что занимался этот Гоча не пойми чем: игрок, картежник, катала. А еще фарцовщик и отчаянный гуляка. Красавец. Тамарка сгорала от страсти. Говорила, что все понимает, любовник ее – ничтожество, вытягивает из нее деньги, пропадает неделями, она для него – кошелек и временное пристанище. Но ее так тянет к нему, что ничего поделать она не может, да и не хочет – зачем? Все у нее есть и всего вдоволь. В то время Томка открыла еще и антикварный. Бабульки со всех окрестностей несли ей свой хлам. Иногда попадались и ценные вещи: фарфоровые статуэтки, серебряные сахарницы, подсвечники и что-то из ювелирки. Дом – полная чаша; машина, работа. Тряпок и обуви целая комната, цацок – увешайся. Кабаки, курорты – всего и по горло. А вот любви нет, это да. Да и вряд ли будет – с Тамаркиным-то жизненным опытом! А вот секс – это да! И отказываться от этого она не собирается!

Вера слушала молча, опустив глаза от неловкости. Томка часто теребила ее:

– А как у вас с этим делом?

Видимо, пыталась понять – не это ли так привязало и так держит ее скрытную и скромную подругу? Конечно же, от подобных разговоров Вера уходила. Но задумывалась: «А действительно – как? Кажется, ничего особенного, ничего такого, от чего, как говорит Томка, едет крыша». И тут же себя останавливала – как будто ей есть с чем сравнить! Будто у нее такой же богатый опыт, как у Тамарки! Да, ничего такого, чтобы сойти с ума. Нежность – да. Но еще и печаль… А может быть, жалость? Только к кому – к себе самой или к мужу?

Может, это и есть любовь?

В конце июля Роберт впервые заговорил об отъезде. Да, да, об отъезде. Куда? Да куда угодно, лишь бы сбежать отсюда, из этого вязкого и топкого болота, от этой бесконечной лжи и абсолютной бесперспективности.

Вера поначалу рассмеялась:

– Ты серьезно? Кажется, сегодня не первое апреля! – Позже, когда поняла, что муж не шутит, расплакалась: – Зачем, куда? Здесь наша родина, какая ни есть. Язык. Дом. Привычки. Чужбина? Кому, скажи, она стала матерью? Вспомни русскую эмиграцию: поэтов, писателей, художников – тоска по родине, по родным берегам. Никто, слышишь, никто не обрел там душевного покоя! Быт, говоришь? Тряпки и колбаса? Да, согласна. Но быт и родина – несопоставимые вещи, слышишь? Лично для меня несопоставимые – извини.

Разговоры эти, ставшие ежедневными и бесконечными, выматывали и опустошали ее.

Приближался давно ожидаемый отпуск, и она предложила:

– Давай поговорим после, а? Я очень устала, тяжеленный год, Роб, сам знаешь. Дай мне обдумать, пережить эту мысль. Дай, в конце концов, с ней свыкнуться.

Согласился. Вера надеялась, что вдруг рассосется. Знала ведь мужа как облупленного: идей миллион, планов громадье. А на деле… Мыльный пузырь. Ничего на деле, вот что! Очень хотелось задать один вопрос: а там, за границей? Там не надо пахать и кормить семью? Только там, как она слышала, все гораздо сложнее. Это здесь, на родной земле, рай для бездельников – с голоду не сдохнешь, из квартиры не выгонят. Но ничего не сказала. Понимала, что Роберт трусоват. Решиться на такое? Нет, вряд ли. Запал, как обычно, пройдет, и он испугается, как всегда. Знала, что он боится ответственности, принятия решения, глобальных перемен. Это вам не шляться по якобы диссидентским компаниям и молоть языками на чужих кухнях. Это – воля и решение, это поступок. А на поступок он, ее любимый, не очень способен.

Муж уступил – все после отпуска.