Но проблема не в борделе. Напротив. Бордель из всех проституток делает императриц. Я прошу его проследовать за мной, и он послушно идет позади, соблюдая уважительную дистанцию. Туфли мне велики, и я немного стыжусь, что он видит, как мои пятки выглядывают при каждом шаге. Мы ждем в тени, пока домоправительница ищет нам комнату.

— Как вас зовут?

Мы говорим на английском и говорим много, потому что я не хочу, чтобы он запоминал момент, когда я возьму с него плату. Меня всегда делали застенчивой деньги мужчин.

Его зовут Марк. Ему тридцать восемь лет, он женат и недавно стал отцом мальчика. Работает в сфере музыки, но вовсе не музыкант: что-то связанное с организацией мероприятий или с рекламой, что-то такое.

Когда мы заходим в комнату, он спрашивает, почему я работаю здесь. Я такая чудесная. Так похожа на сон. Он не может поверить — и так со всеми немцами и многими американцами, — что во Франции бордели и проституция запрещены. Этот факт и мне тяжело принять, особенно когда я начинаю размышлять о нашей лексике, тут и там украшенной руганью типа «проститутка», «шлюха», «бордель». Я признаюсь ему, что писательница и что сейчас пишу о борделе, не удосуживаясь уточнить, что время от времени, в конце недели, мне также приходится платить за аренду. А неделя — это как раз срок, нужный людям из моего издательского дома, чтобы отреагировать на мои письма с просьбами об авансе. Я уточняю, что это секрет и уж точно не стоит распространяться об этом здесь. Нужды перестраховываться нет, так как мужчины, приходящие в бордель, сами имеют секретов выше крыши, о сути которых можно догадаться и без специальных объяснений с их стороны. Марк из тех, кому нужно выговориться, а может, ему кажется, что мы обмениваемся секретами. С тех пор как родился ребенок, в его браке наступил кризис, который не может притупить даже опьянение от счастья быть отцом. Да, он обожает свою жену, но его жена — милая девушка, для которой секс вовсе не обязателен, во всяком случае, она не видит никакой срочности в том, чтобы снова начать заниматься любовью, тогда как после родов прошло шесть месяцев. Они ругаются без остановки — потеря сил и воли, что переживают влюбленные пары, когда ставят все карты на ребенка. И прекрасно видно, что Марк в борделе вовсе не чувствует себя свободно и не считает свое пребывание здесь понятным. Наоборот, он испытывает вину и стыд.

Ну и что делать, когда любишь жену, но тебе требуется чувственность и нужно кончить? Самое логичное решение — не заводить любовницу, в которую в конце концов влюбишься по многим причинам: от прилива гормонов, от того дыхания новизны, что она привносит в твою жизнь. Так можно ввязаться и в неприятности. А раз дело просто в половых органах, самое эффективное решение проблемы, несомненно, — заплатить женщине за то, чтобы она временно побыла просто телом. Это должно быть непросто для мягких и романтичных людей, как Марк, — самому стать чем-то настолько прозаичным, как пара ноющих яичек. И даже это не мешает влюбиться.

Схожесть Марка с моим первым мужчиной ограничилась внешностью. Стоило мне только усесться на него сверху, как он кончил, не произнеся ни слова, не издав ни звука, прикусив зубами мое плечо. Я поняла это, потому что эрекция прошла. Марк не сказал ничего, парализованный стыдом от своего фиаско, которое даже не было фиаско, а просто механическим оргазмом, ужасным накоплением шестимесячного воздержания. Мы могли бы пережить неудобный момент, полный ненужных извинений, но, слава богу, презерватив решил соскользнуть. Его чистенький краешек виднеется снаружи, все еще полный спермы, ни единая предательская капля не просочилась, а значит, резинка прекрасно справилась со своей задачей. Однако немало существует таких мужиков, как Марк, свято верящих в то, что этот маленький кусочек латекса — непроницаемый щит не столько от болезней (беременность будет самой последней из их забот), сколько от улик адюльтера. Контакт со слизистыми другой женщины, к тому же принадлежащей всем подряд, — это своего рода кошмар, от которого их не спасет даже внезапное пробуждение в холодном поту. Своего рода божественное наказание. Марк скоро становится белым как полотно: ему для этого хватает и холодка, пробежавшего по его пенису. Я едва приступила к вытаскиванию презерватива из влагалища, как почувствовала, что женатого мужчину лихорадит: он представляет, как его царство рушится, и уже ощущает во рту горькое послевкусие тройной противовирусной терапии.

— Прости меня, — бормочет Марк с десяток раз, — прости меня, я настоящий…

Он так и не закончил свою фразу, что я в бешенстве сделала про себя, благородно силясь не показывать эмоций: настоящий что? Настоящее стыдобище? Настоящий тупица? Настоящий мазила?

Мы расстались хорошими друзьями. Марк хотел увидеть меня вне борделя, выпить по стаканчику, и я дала ему свой номер телефона. Кажется, я дала ему настоящее имя и название книги, так как труслива и во что бы то ни стало хотела быть больше, чем просто проституткой. Несмотря на все мои благие намерения, я все же чувствовала себя выше всего этого. Я не ждала, что он позвонит мне, и он, кстати, долго на это не решался. И пусть я позабыла его как очередного клиента (быстро все-таки привыкаешь мешать их всех в одну кучу), я не забыла, как мир растворился около нас, когда я поцеловала его.

— Пожалуйста, будь осторожна, — сказал он, уходя дальше по коридору, на миг задержав в своей руке мой палец.

— Не беспокойся. Это хорошее место, — соврала я, сохраняя толику надежды на это. И добавила вполголоса: — Думаешь, придешь еще?

— Конечно, приду. Это так невероятно.

Но Марк не показывал носу в Манеж на протяжении десяти последующих дней, что я отработала здесь. И я не могу винить его в этом. Несмотря на мою благочестивую ложь, призванную успокоить скорее меня, чем его, даже такой новичок, как Марк, должен был пронюхать, что только у меня улыбка была достаточно искренней, чтобы затмить огромную тень грусти — реальность этого места.

После его ухода я стала пребывать в милости у начальства. Будто получила медаль лучшей работницы вечера, даже недели, так как обслужила сразу двух клиентов одного за другим. Когда я зашла в маленький зал, чтобы кинуть в корзину с грязным бельем выделенные мне два полотенца, то услышала, как Сандор живо переговаривается с Мило, говоря ему по-английски, что француженка, она вот, хорошо работает. Факт в том, что, если мужчины и не понимают ничегошеньки в этом ремесле, они понимают в нем достаточно, чтобы опознать курицу-несушку с золотыми яйцами. Так что, если мне и пришлось пару раз стерпеть плохое настроение девушек и домоправительниц, ни разу никто из этих мужиков не поднял на меня голоса, наоборот, меня холили взглядами, в которых читалось удивление от этой дамочки: среди ее недостатков не было ни непослушания, ни дерзости, ни лени.

Мило аккуратно избегал любого проявления симпатии. Что до Максимилиана, прозванного Фантомом, он сосредоточивал свою энергию на работе подручного. Ему под силу было решить любую проблему и раздобыть что угодно в любой час. Те из проституток, что работали тут дольше остальных, с течением времени получили привилегию называть его ласковыми прозвищами и даже вытягивать из него пару фраз, а порой и улыбку, которая, правда, всегда казалась слегка измученной.

Сандор же был птицей другого полета. Его в высшей степени отличное настроение могло перейти в черный гнев, гораздо более пугающий, чем постоянная вялость Мило. Привлекательная вежливость, любовь к комплиментам и шуткам делали из него крайне полезного посредника между шефом и гаремом, как в том, что касалось взысканий, так и в том, что касалось похвал. Именно из-за этой вежливости я сторонилась его как чумы. И это при том, что Сандор отметил меня. Он неплохо говорил по-французски, не слишком плавно, но допускаемые им довольно часто смысловые ошибки не были лишены некоторого шарма, и я стала для него случаем попрактиковаться. Как только он смог покинуть родину, Сандор стал путешествовать и пожил практически везде, в том числе и в Париже, на бульваре Суше. Эти года он вспоминал с ностальгией, употребляя множество почтительных эпитетов. О работе он со мной не заговаривал: пока я ждала клиентов, Сандор подходил выкурить сигаретку подле меня, предварительно попытавшись поцеловать мою руку, а после рассказывал мне об Эдит Пиаф и Жаке Бреле. Два года назад его бросила жена, и он утешался в объятиях постоянно сменяющих друг друга болгарок и украинок, что было довольно приятным решением для мужчины, подбирающегося к пятому десятку, самому родом из региона, где женщины так красивы и так холодны, когда говоришь с ними на их родном языке. Каждый вечер он предлагал подбросить меня до дома, но я всегда вежливо отказывалась, хотя сердце билось чаще при мысли, что он догадается о моем страхе, рациональном или нет, попасть в фатальную ловушку.

Марк ушел, в комнате убрались, и я отправилась подремать в кресле. За это время новых клиентов не было, и я нашла девушек в таком же состоянии, в каком оставила. Мишель и Никола не отрывали глаз от игры Candy Crash, Сельма зависала в баре с Роней. Украинки и болгарки разделились на две группы и расположились в комнате, смежной с большим залом.

К концу моей смены в коридор ввалились трое мужчин. Уже светало, я только предупредила Мадлен, что собралась домой. Но полчаса — это не так уж много, не так ли? Ради спортивного азарта. Чтобы сделать их всех и получить от этого кайф.

Много труда для этого не потребовалось: вместо того чтобы пойти одеваться, я схитрила и посмотрела самому высокому из троих прямо в глаза тем глубоким взглядом, благодаря которому, как мне кажется, становлюсь неотразимой. И, должно быть, так и есть, потому что именно таким образом я заполучила самого худшего клиента в моей карьере. Я помню все, и в особенности его взгляд в тот момент, когда, тыча в меня пальцем, он гаркнул: